Я никогда не говорила об этом родителям.

Теперь я живу на пособие по нетрудо способности. Меня все называют нетрудо способной, говорят, что работать я больше не могу. И вот, вместо того чтобы каждое утро приходить в школу ровно к 8.00 и следить за происходящим на детской площадке, я сижу дома в своей квартире в Глен-Айрисе. Мой дом – типичное шестиквартирное страшилище из блеклого кирпича 1960-х годов. Среди моих соседей – трясущийся нервнобольной, тридцатилетняя фифа, намертво приклеенная к своему мобильнику, шобла студентов-азиатов, из кухни которых идет такой запах, что воняет аж до соседнего квартала, и две унылые парочки: идентичные андрогины а-ля Дэвид Боуи образца 1976 года и до жути непохожие друг на друга волосатый байкер и библиотекарша.

Моя квартира на верхнем этаже. У меня есть спальня, маленькая и тесная, где стоят лишь узкая кровать и комод. Шкафы встроенные. Ванная, просторная кухня, она же столовая, и гостиная с кремовыми стенами и темно-зеленым ковром, где стоят все мои книги. В основном это энциклопедии и справочники, хотя иногда я и позволяю себе побаловаться художественной литературой – Умберто Эко, Камю, Конан Дойл. В моем шкафу 5 полок, на каждой из которых по 30 книг. На некоторых 30 едва умещаются – книги втиснуты между своими соседками так, что им едва дышится. На других 30 томов помещаются свободно, остается даже место для безделушек из дет ства: снежного шарика с надписью «Привет с Золотого берега» и облезлой рамки со свадебной фотографией родителей. У них улыбающиеся лица из другого времени: они улыбаются, потому что пока не знают своего будущего. Хватит улыбаться! Спасайтесь!

Книги расставлены в алфавитном порядке по названиям: «Анатомия Грея», а рядом – «Арифметика: великие открытия»; «Современные биографии ученых и изобретателей» бок о бок с «Сокращенной историей болезней, науки и медицины». В прошлые годы я систематизировала книги по темам: естественные науки, медицина, математика… Но теперь они стоят все вместе, общаются и флиртуют друг с другом.

У меня маленький балкончик. Поскольку я целыми днями сижу дома, времени на счет хоть отбавляй. Я по-прежнему даю уроки: пятеро детишек, оплата наличными. Преподаю математику. Родителям всё обо мне известно: что я усаживаю детей в кухне и заставляю проделать каждое упражнение из учебника по 5 раз, не позволяя двигаться дальше, пока все они не будут выполнены. Одна мамаша явилась на первые два урока, чтобы удостовериться, что я не выброшу ее драгоценного Тоби из окна второго этажа. Могу представить, что она сообщила остальным: «У нее не все дома, это точно, и вряд ли она смогла бы присматривать за целым классом. Но она заставляет его делать все примеры и, даже когда он ошибается, объясняет всё спокойным голосом и заставляет переделать. Никогда не выходит из себя, как другие учителя. Просто сидит и смотрит, как он решает задачи одну за другой». Могу представить, что говорят родители. Что все говорят. Она не может работать, не может путешествовать. Не может нормально общаться. Наверняка можно составить целый список вещей, которые я не могу делать. Если бы я не считала, жизнь была бы другой – это точно.

Но без этого мир был бы слишком большим, слишком изменчивым. Безграничная бездна. Я бы всё время блуждала. И не вынесла бы столько впечатлений.

Прошла еще одна насыщенная неделя, полная подсчетов. Я ходила в кафе. Занималась домашними делами. Говорила с племянницей по телефону. Получила по почте новый справочник – «Функциональные желудочно-кишечные расстройства» и прочла его. Дважды. Испытала странную тягу выпить яблочного сока. Но я не покупаю сок, потому что его нет в списке покупок. Я и яблоки-то не люблю.

Пятница. 13 градусов. Ровно 10.30 утра. Как и в любой другой день, выхожу из дома и иду пешком. 150 шагов до угла, 400 до второго угла. 20 через улицу. 325 до следующего угла, 25 до входа в кафе. Ровно в 10.48 подхожу к кафе. Оно напротив дороги со стороны парка. Обычное кафе с плетеными стульями и стеклянными столиками. Стилизовано под парижскую кондитер скую. На стенах – репродукции Моне, такие же, что и в витринах всех багетных мастерских на главной улице. В глубине – ламинированная стойка под гранит и кассовый аппарат, карусель для торта, на которой в 3 яруса разложены 11 банановых кексов, и тарелочка для чаевых в красно-белую полоску. Хотела бы я знать, сколько там монеток, но от двери не сосчитать.

Вот как всё происходит: я захожу в кафе. Выбираю первый свободный столик, начиная с дальнего левого угла и далее по кругу, по часовой стрелке к центру. Присаживаюсь. Шерил видит меня со своего места – она или стоит за стойкой, или вытирает другой столик, или разносит заказы. Она высокая, на вид ей около пятидесяти. (Я всё думаю, как бы это выяснить: меня бесит, что я не знаю точно, сколько ей лет. Не спросить ли у нее: «Каким кремом вы пользуетесь? Для вашего возраста у вас такая гладкая кожа». Она спросит: «А сколько, по-вашему, мне лет?» «40», – отвечу я. А она рассмеется и скажет: «Нет, на самом деле 48!») У Шерил длинные темные волосы, которые она носит распущенными за спиной. Не слишком гигиенично для работника пищевой сферы. Улыбается она осторожно, а на левом верхнем клыке поблескивает золотая коронка. Вокруг талии у нее повязан черный передник, а за ухом ручка. Когда она заговаривает, то всегда произносит одно из двух: «Чудесный денек, а, милая?» или «Ну и погодка, хуже некуда». Мне бы очень хотелось, чтобы она произносила каждую из этих фраз, скажем, через день или выучила определенное клише на каждый день недели, – но чего ждать от маленького кафе. Никакой системы.

Шерил скажет: «Что будешь, милая?» – как будто и без того непонятно, словно у нее или меня на этот счет есть какие-либо сомнения. Если бы мы жили в Нью-Йорке, она бы спросила: «Как обычно?» Но она упорно не желает признавать, что есть как обычно. Может поспорила с подругами и ждет того дня, когда я закажу что-нибудь новенькое?

Но я каждый раз беру одно и то же. Горячий шоколад с 2 мини-суфле и кусочком апельсинового торта. Пока Шерил нет, я пересчитываю столы. 17. Стулья. 59. Где еще 1? Может, отнесли на кухню, чтобы повара могли посидеть, вытянув уставшие ноги. Шерил приносит мой заказ через 3–7 минут в зависимости от того, сколько других посетителей в кафе, и каждый раз говорит: «Ну вот, детка. Приятного аппетита».

Я ем с удовольствием. Опускаю 2 кусочка суфле в горячий шоколад и размешиваю до однородности. Напиток горячий, сладкий, с пенкой, как у капучино. Есть торт – мое любимое занятие за весь день. Это апельсиновый торт без муки, влажный и крошащийся, с кусочками мягких апельсиновых цукатов, равномерно распределенных по начинке. Он покрыт глазурью из сливочного сыра и присыпан маком, не сплошь, а лишь слегка. Шеф-повар не отличается аккуратностью – иногда на торте всего 12 маковых зернышек, разбросанных, как муравьиные кучи в пустыне. В другие дни 50, сгрудившиеся в одну кучу, точно сдутые ветром, или 75 на маленьком кусочке торта – эти похожи на детей, набившихся в вагон поезда после экскурсии на сельскохозяйственную выставку.

Сначала я их пересчитываю.

Это число – количество маковых зернышек – и будет числом кусочков, на которые надо разделить торт, прежде чем его съесть.