Меня не отпускало ощущение, что сделай я шаг, как Искандер вернется.

Искандер…

Вот так имя. Я нахмурилась, пытаясь вспомнить, откуда я знала это имя.

А! Конечно же!

Так в Бактрии звали Александра Македонского — Искандер Двурогий. Двурогий не потому что ему изменяли, а потому что у него был такой шлем.

Но, разумеется, этот Искандер к Македонскому не имел никакого отношения.

— Ну, что он тебе сказал? — голос Оли ворвался в мои размышления, как душный ветер.

Я, моргнув, заметила её.

Лицо Оли выражало любопытство, словно она пыталась заглянуть в замочную скважину и увидеть что-то сверхсекретное.

— Да ничего такого, — отстраненно ответила я и, отвернувшись, прошла внутрь палатки.

А вот Оля не спешила уйти. Глаза её вращались туда-сюда. Без того яркие от теней, они казались какими-то отдельными составляющими её лица.

Выглядело это столь комично, что я, не сдержавшись, хихикнула.

— Ты с ним поосторожнее, — предупредила Марина, и в её глазах я увидела беспокойство, — такие, как он — отказов не любят, и девок меняют, как перчатки.

От услышанного у меня сдавило горло. Я сглотнула и ощутила противную горечь во рту.

— Я буду осторожна, — дрожащим голосом пообещала я.

Сказала, но внутри почувствовала — что сдержать это обещание у меня вряд ли получится.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ноги мои гудели от усталости, когда я шла домой.

На часах показывало половина второго. Как обещала тетя Вера, она вернулась на рынок в обед и сменила меня.

К этому времени я продала еще на 100 рублей.

Два человека, все мужчины — накупили помидор. И пришли они с периодичностью в 10 минут.

Странное это дело, потому что меня не покидало ощущение, что ко мне «подогнали» этих покупателей. Не зная, верны ли мои мысли относительно этого, я тем не менее, испытывала благодарность к Создателю.

За свою работу я получила целых 20 рублей.

Приятная сумма, которую я решила отложить. Поэтому, чтобы не трогать её, я решила вернуться домой пешком, благо идти здесь было не так много — быстрым шагом около получаса.

К этому времени погода окончательно прояснилась. На темно-голубом небе приветливо светило солнышко, и я, пригретая его лучами и собственным быстрым шагом, почувствовала, что мне становится жарко.

Недолго думая, я расстегнула свою куртку, но даже это не избавило от ощущения того, что моя спина вот-вот покроется потом. В конце концов, я стянула куртку и перебросила её через руку.

Теплый ветерок пробежался по мне. Почти как летом! Я довольно заулыбалась и ускорила шаг.

Под подошвами приятно шуршала листва. Там, где она была сложена в сторону, я тоже сдвигалась в сторону и шла по ней. Не могла отказать себе в таком удовольствие! С детства любила этот звук. Было в нём что-то уютное, волшебное, родное.

Воспоминания о том, как мы с мамой вот так гуляли, отозвались щемящей тоской в моем сердце. Сама не замечая этого, я замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась.

Внутри клокотали невыплаканные слезы. Даже сейчас, спустя годы, я чувствовала себя той маленькой девочкой, потерявшей свою маму.

Выждав, когда боль стихнет, я медленно поплелась вперед. Самое главное в таком деле — продолжать идти, пусть даже так неспешно. Наконец, горечь стала почти незаметной, и я вернулась к своему быстрому шагу.

Впереди показалась школа, в которой я когда-то училась. Детвора, вывалившись гурьбой из дверей, помчалась в соседний двор, чтобы покататься на старых каруселях. Когда девочки забрались на неё, двое мальчишек, побросав ранцы, принялись раскручивать карусель.

Воздух наполнился гулом.

Детская площадка была старой, впрочем, как и пятиэтажки, и забор, разделяющий придомовую площадь и место, где находился участок для развешивания вещей. Краска, местами, облупилась, выцвела, но это нисколько не убавляло веселья ребятни.

Я улыбнулась. Их веселье благотворно повлияло на мое настроение. В конце концов, всё было не так плохо.

Я отработала свой первый рабочий день (и ничего, что он длился несколько часов). Не сломала ногу, когда падала, и заработала.

Я чувствовала себя самостоятельной, почти успешной. И на фоне этих ощущений, в голове завертелись мысли.

Я позволила себе помечтать.

Куплю себе джинсы, мальвины! А потом — нормальную осеннюю обувь… Если дело пойдет хорошо, и тете Вере понравится, как я работаю, попрошусь к ней работать на выходные.

Правда, неизвестно, как бабушка отнесется к этому. Про папу я не думала. О своих отцовских обязанностях он предпочитал не вспоминать. Но когда это случалось, это нужно было лишь для того, чтобы я помогла ему с заначкой, как прошлой ночью.

Ну, да ладно… Если я начну зарабатывать, то, может, смогу жить отдельно.

Этого я хотела больше всего.

Просыпаться сама, без криков бабушки. Есть то, что я хочу, даже если это будет просто хлеб и чай, и не получать за это получасовые лекции.

Не вздрагивать ночью от папиных шагов, не задыхаться от его перегара… Не отмывать после него ванную.

Я хотела просто спокойно жить.

Спустя время, показался мой дом. При виде него я ощутила неприятное жжение в груди.

Говорят, дом, это место куда хочется возвращаться.

Если это так, то квартиру, в которой я жила, нельзя было назвать домом. Подавив в себе неприятные мысли, я подошла к подъезду. Пустующие лавочки рядом молчаливо подсказывали мне, что сейчас местные бабули заняты просмотром телепередачи.

Открыв дверь, я прошмыгнула внутрь.

Серые, местами исписанные стены, дышали прохладой и унынием. Не желая разглядывать их, я взбежала наверх. Провернула ключ в замочной скважине.

Но прежде чем открыть дверь, вздохнула, чтобы собраться с силами. А потом — тихонько прошла внутрь. Сделала шаг и прислушалась. Обычно, мне хватало несколько секунд, чтобы понять, какая обстановка дома.

В зале работал телевизор. Так, значит папа, скорее всего, развалился на диване и смотрел его. А бабушка, видимо, готовила обед. После пьянки он обычно предпочитал манную кашу, и бабуля даже специально брала пару дней без содержания, чтобы заботиться о своем единственном сыне.

Честно говоря, глядя на её заботу и опеку, я нередко ощущала себя лишней. Казалось, я каким-то странным образом очутилась в этой семье, и если бы не сходство (с отцом), я бы была уверена, что меня взяли из детдома.

— Лиза, ты? — бабушка выглянула с кухни. Лицо её было красным. Наверное, опять давление прихватило. Интересно, она не забыла выпить свои таблетки?

— Я, — я наклонилась, чтобы снять обувь, но бабушка остановила меня словами:

— Не разувайся. Иди-ка, сбегай за хлебом.

Она, вытирая жилистые ладони о старый фартук, подошла к шкафу. Достала кошелек, наскребла мелочь и