— Послушай, зачем тебе идти в гостиницу, если можешь переночевать у меня? У нас огромная квартира, места сколько угодно!

— К чему тебя стеснять? Переночую в гостинице.

— Ну уж нет, братец, — продолжал Казанавичюс, взяв меня под руку. — Живу рядом, на центральной улице… Обидишь, если не воспользуешься нашей квартирой. Есть и диван и свободная кровать. Прошу тебя…

Немного поупрямившись, я увидел, что все равно, не вырваться из рук благодетеля, и согласился. Мы прошлись по опустевшей улице (была полночь), потом по неосвещенной лестнице поднялись на третий этаж большого дома. Казанавичюс стал шарить в карманах в поисках ключа, но его почему-то не оказалось.

— Вот черт! Куда-то засунул ключ, а другой Ванда забрала.

— А где она? — спросил я.

— Отпросилась к знакомым. Может, к кавалеру пошла, пользуясь случаем, что хозяйки нет дома.

— А где твоя жена?

— Вчера в Минск уехала, знакомиться с работой детских садов.

— Знаешь что, дружище, — сказал я Казанавичюсу, — все-таки будет лучше, если я вернусь в гостиницу и сниму комнату…

— Ну уж нет, — заупрямился хозяин. — Зачем тебе гостиница? Погуляем немножко, вернется Ванда, и выспишься всласть…

Пришлось согласиться. Мы спустились на улицу и принялись гулять из конца в конец. Когда мы проходили мимо его дома, Казанавичюс каждый раз поднимал голову и смотрел, не светятся ли окна. Прошел час, второй, ноги стали ныть, страшно клонило ко сну, а Ванды все не было.

Еще несколько раз я пытался уйти в гостиницу, но, видя, что мой гостеприимный хозяин меня не отпустит, отдался на волю судьбы. Наконец в половине третьего Казанавичюс увидел, что по улице возвращается Ванда. Не упрекнул (человек он был очень мягкий), только спросил, при себе ли у нее ключ. Ванда отперла дверь, и мы вошли в темную прихожую. Хозяин повернул выключатель, но свет не загорелся. Он вошел в комнаты и щелкал выключателями, но света не было во всей квартире.

— Ну и чертовщина! — сказал Казанавичюс. — Как нарочно, света нет. Ванда, поищи свечу!

— Нету свечи, — отозвалась сонная Ванда.

— А купить не могла?

— Будто я знала, что понадобится! — буркнула Ванда и зевнула вслух.

— Ну и чертовщина! — снова повторил хозяин. — Хоть спички на кухне найди!

Ванда нашла спички, зажгла одну и вернулась в огромную комнату, посреди которой стояли мы с хозяином. В мерцающем свете я разглядел стол, несколько стульев, диван.

— Надо бы закусить, — сказал хозяин.

— А чего я соберу? — отрезала Ванда. — Денег-то не оставили.

— Я сыт, — вставил я. — Кажется, уже говорил…

— А, правда, — вспомнил хозяин. — А вот чаю бы…

— Сахар кончился, — сказала Ванда. — Да и дров теперь со двора не принесешь.

— Ну и черт с ним, с чаем! — отмахнулся хозяин.

Спичка давно погасла, и мы стояли где-то неподалеку от стола. Глаза привыкли к темноте. С улицы в комнату сочился свет фонарей.

— Вот, у меня гость, — сказал хозяин. — Слышала про писателя Венцлову? Постели ему тут, на диване, а может, лучше там, в той комнате, кровать постели…

— Да белья нету…

— Как так нету?

— А вот и нет. Хозяйка, когда уезжала, все закрыла, а ключа не оставила.

— Ну и чертовщина! Что же делать будем?

— Ничего, я все-таки в гостиницу пойду. Может, еще достану…

— В гостиницу? Видишь, сколько у нас тут места! Знаешь что, ты ложись просто на диван и спи!

— Я тоже пойду спать… — сказала Ванда и снова вслух зевнула.

— Иди, иди, Ванда! А завтра непременно купи свечи и принеси дров… А то чертовщина какая-то…

Ванда ушла, а я начал раздеваться. Хозяин изредка чиркал спичкой, чтоб мне было светлее. Я лег на диван. Казанавичюс принес из спальни подушку, дал свое осеннее пальто вместо одеяла.

Сев рядом со мной, он рассказывал мне о своей молодости, о жизни в Паневежисе, о том, как по воскресеньям они с женой и Саломеей Нерис, которая тогда преподавала в Паневежской гимназии, ездили в Ясногурку и другие живописные окрестности города… Но я уже спал.

(С тех пор каждый раз, когда я приезжаю в новый город и кто-нибудь из друзей или знакомых предлагает мне ночлег, я защищаюсь всеми правдами и неправдами, памятуя о необычайной доброте сердечной и гостеприимстве своего старого друга…)

В СЕМЬЕ ПИСАТЕЛЕЙ

Не прошло и трех месяцев с момента падения старого строя, а в жизни каунасских литераторов и деятелей искусства произошли разительные перемены. До той поры Общество писателей несколько лет ютилось в пыльной комнатушке под лестницей в гостинице «Метрополь». Такое положение весьма точно отражало отношение власть имущих к литераторам и литературе. На содержание Театра драмы и оперы правительство давало деньги (это были репрезентационные учреждения — в оперу водили зарубежных гостей, а балет несколько раз выезжал за границу с гастролями). Но на литературе власти не надеялись заработать — не замечалось, чтобы произведениями наших писателей кто-либо интересовался за пределами Литвы. Кроме того, из сообщений департамента безопасности министры знали, что многие наши писатели не только не поддерживают фашистское правительство, а настроены против него. И не только какой-нибудь Пятрас Цвирка или Костас Корсакас{33}, а в последние годы даже Винцас Креве. Эти писатели при каждом удобном случае в своих произведениях поносят международный (а вместе с ним, надо понимать, и литовский) фашизм, выступают против поджигателей войны, а Советский Союз считают единственным серьезным врагом международной реакции, другом Литвы и других малых государств. Ясно, что поддерживать таких писателей для сметоновцев значило копать себе яму.

Уже после войны Аугустинас Грицюс{34} рассказал мне случай, свидетелем которого он был; эта история, на мой взгляд, очень ярко отображает невежество и презрение правящих кругов по отношению