Разумеется, были и другие — фанатически преданные прежним порядкам, готовые, как говорится, сложить за них голову. Некоторые находились под большим влиянием духовенства и еще вчера шпионили за учениками, насильно гнали их в костел… Буржуазия вербовала из учителей кадры для Союза шаулисов[1], организации, прививавшей национализм и шовинизм. Правда, усилия таутининков[2] были не особенно успешными: к ним примыкали в основном откровенные карьеристы или просто напуганные люди.

Школ было мало, в старой Литве далеко не все дети кончали даже начальную школу. Было много взрослых людей, которых буржуазия оставила безграмотными. Возникла очень актуальная проблема не только начального и среднего, но и высшего, а также специального образования — детям рабочих и крестьян предстоит изучить разнообразные профессии и начать руководить заводами, сельским хозяйствам, наукой, искусством, наконец, всей культурой. Так что задачи очень большие, требуют особого напряжения сил, и самим учителям придется переориентироваться, переменить свои взгляды, понять требования времени.

На съезд учителей, или, как его тогда многие называли, конгресс, прибыло примерно десять тысяч человек, — иначе говоря, почти все (тогда в школах всего работало 10 474 учителя). Такого съезда педагогов Литва еще никогда не видела.

«Народный учитель начинает новую жизнь… Но новое время накладывает на учителя новые обязанности. Учитель не может остаться и не останется в стороне от этого похода к новой жизни, который начал весь край, — писала газета «Тиеса». — Многим показалось странным, что все учителя собрались вместе и нашли общий язык. Ведь до свержения фашизма только члены союза учителей-таутининков могли собираться, а с другими учителями власти так и не находили общего языка».

Основные доклады на съезде сделали Юозас Жюгжда{1} и Винцас Жилёнис{2}. Огромный зал Спортгале был набит битком. Учителей приветствовали Мечис Гедвилас{3} — сам бывший учитель, Винцас Креве{4}, Мотеюс Шумаускас{5} и другие. Выступали Юстас Палецкис{6}, Пиюс Гловацкас{7}, Пятрас Цвирка{8}, много рядовых педагогов, в том числе мой первый учитель Казис Климавичюс{9}. Пришлось выступить и мне.

Я кончил писать свое выступление уже на рассвете. Так и не выспавшись после напряжения последних дней, отправился на съезд. Я знал, что многие сомневаются в судьбе национальной культуры в новых условиях и что этими сомнениями пытается воспользоваться реакция. Поэтому в своем выступлении я подчеркнул именно этот момент.

«При воспитании молодежи в социалистическом духе никоим образом нельзя забывать о национальном моменте, — говорил я, — все, что есть хорошего у нашего народа, — его искусство, национальные танцы, ткани, костюмы, наш удивительно богатый и прекрасный фольклор, лучшая часть нашей литературы — все это следует развивать, беречь, укреплять. В великую симфонию народов Советского Союза мы должны влить свою мелодию, которая звучит в нас со времен наших отцов и дедов, не перестававших мечтать о свободе и сражаться за нее даже в годы жесточайшего гнета».

Общественность Литвы с большим вниманием следила за работой съезда. Прогрессивные учителя искренне высказались за новую жизнь.

Враги нового строя не посмели публично выразить своих мыслей. Но под конец съезда они все же напомнили о своем существовании, — поднявшись, запели гимн буржуазной Литвы. Мы, конечно, не имели ничего против демократических идей, которые когда-то выразил Винцас Кудирка{10} в «Национальной песне». Но гимн многие годы распевали фашисты и клерикалы, и он, увы, приобрел соответствующий оттенок; мало того — его скомпрометировали полиция и администрация трудовых лагерей в Димитравасе и Пабраде, которые заставляли революционеров петь этот гимн. Поэтому в эти дни народ стихийно отказался от буржуазного гимна. И вот сейчас все это напомнило прогрессивным учителям и всем создателям новой Литвы, что старый мир придется побеждать не только в экономике и культуре, но и в сознании людей.

Несмотря на все старания реакционных слоев, жизнь шла своим чередом. Когда я несколько лет назад захотел сочетаться гражданским браком, в Каунасе многим это показалось если не концом света, то хотя бы пощечиной привычным обычаям, которые рьяно защищало духовенство. Теперь, в дни съезда учителей, состоялось первое публичное гражданское бракосочетание — уже не в Клайпедском крае, а в бывшей временной столице Каунасе. В брак вступал министр юстиции нового правительства, историк Повилас Пакарклис{11}. Это тоже было знамением времени…

Из тех дней я хорошо помню длинные и многочисленные заседания в дворце «Пажанга» на Лайсвес-аллее, где готовился проект новой Конституции Литовской ССР. Проект обсуждали Юстас Палецкис, Адомас-Мескупас{12}, Повилас Пакарклис и другие. Взяв основные положения Советской Конституции, выражающие сущность нового государства рабочих и крестьян, мы старались наделить проект всей той спецификой, которая была характерна для нашей молодой республики. Народный Сейм, собравшийся 24—25 августа на новую сессию в здании министерства юстиции, обсудил и принял проект Конституции. Здесь Людас Гира{13} прочитал поэму, строфы которой вскоре вошли в школьные хрестоматии. Мне пришлось выступить на сессии по вопросам образования. Кстати, тогда изменились и некоторые привычные названия — Народный Сейм превратился в Верховный Совет Литовской ССР, министры стали наркомами.

Наркомат просвещения, как и другие учреждения республиканского значения, не знал отбоя от посетителей. Все двигалось, менялось, как говорится, переворачивалось вверх ногами. Бесконечные заседания, — сразу же надо было реорганизовать все: начальные и средние школы, Каунасский и Вильнюсский университеты, детские сады, специальные и ремесленные училища, надо было думать о новом репертуаре театров и новых экспозициях музеев. Более того — нужны были новые школы, новые театры, новые кафедры в университетах, новые библиотеки, новые школьные учебники. Все эти заботы навалились на нас разом. Правда, учебный год начинался немного позднее — только в середине сентября, но это не предвещало передышки.

Мы поняли, что многим учителям, которые, быть может, и хотели бы изменить направление преподавания и воспитания, будет трудно сделать это в тех школах, где они давно работают и где все знают их как сознательных или несознательных приверженцев старого режима. Поэтому мы решили многих учителей — особенно из средних школ — перевести в другие школы. Конечно, мы чувствовали, что масса педагогов очень пестра. Можно было надеяться, что определенная часть учителей, воспитанных в реакционном духе, со временем станет на нашу сторону, но будут и такие, которые не перестанут мешать нам