Сашка молчал, хмурился. Когда Валентинка рассказала-про педсовет, махнул рукой:

— Анну Сергеевну знаю, учился у нее. Не проста, да и не больно мудрена. Не переживай ты. Перемелется, мука будет. — Проводил ее до крыльца, тряхнул за плечи: — Ну, прощевай. Луна-то, гляди, какая!

Она подняла голову. Вдруг что-то темное заслонило от нее мир, сухие горячие губы прижались к ее губам. Валентинка рванулась, без оглядки влетела в свою комнату, упала на кровать. Ее еще никто не целовал, она ни одному мальчишке не позволила к себе прикоснуться. А этот… доверилась, как взрослому, старшему, а он…

Боль и обида душили Валентинку. Все потому, что она одна, без мамы. Было бы с кем поделиться, разве пошла бы к роднику? Очень хотелось плакать, но плакать — значило сдаться. Сдаваться же Валентинка не собиралась. Вытерев краем простыни глаза, она пригладила волосы и села к столу — заниматься.

7

Первым на торжество примчался Бочкин, Василий Васильевич Бочкин, Васенька, давний товарищ и друг. Бухнул прямо на кухонный стол, сминая рядки котлет, три бутылки шампанского, потряс Валентину за плечи:

— Поздравляю, Валюша! Завтра в номере читай о себе гомерическую статью!

— Что ты натворил, Василь! Сам будешь есть испорченное, — шумнула на него Валентина. И обняла испачканными в муке руками. — Сбрасывай быстренько пиджак. Вот тебе фартук. Времени в обрез. Накрывай на стол.

— Привыкла ты командовать, дружище, — сокрушенно сказал Бочкин, но пиджак покорно снял, надел фартук. — И не подчиниться нельзя, заслуженная!

— Вот именно. А ты старый ворчун! — рассмеялась Валентина. — Ой, женись, Васенька, а то совсем, смотри, закоснеешь!

— Найди невесту, женюсь. — Бочкин умело раздвинул в гостиной стол, накрыл скатертью, принялся ставить рюмки, тарелки. Все он тут знал, бывал часто, держался как дома.

— Мало находили тебе невест? Нельзя же всю жизнь провести в общежитии! У меня Алена успела родиться и вырасти, скоро институт кончает, а ты все ходишь в холостяках! — упрекнула Валентина, продолжая возиться на кухне.

— Сама ты старая ворчунья, — гремя вилками, отговаривался Бочкин.

Они взглянули друг на друга и расхохотались: смешон был Бочкин, приземистый, толстоплечий, с залысиной во весь лоб, повязанный фартуком до подмышек. И Валентина, верно, выглядела не лучше — в платке по самые брови, с лицом, припудренным мукой. Им вообще всегда было весело вместе, с самых первых дней.

Алла Семеновна, расфранченная донельзя, явилась с целым букетом хризантем — видно, срезала все цветы в кабинете биологии. Еще из сеней начала возмущаться:

— Ну и негодяй! Вы только подумайте! Видит же, что человек идет, нет, правит в самую грязь! Думает, если ему руль доверили, может творить что угодно!

— Вы о ком, Алла? — улыбнулась знакомой воркотне Валентина.

— О директоре сахзавода, о ком еще! Сел в новый вездеход, и море ему по колено! Все пальто мне забрызгал! — уже спокойно сказала Алла Семеновна, оглядев себя и убедившись, что огурцовский «УАЗ» не нанес ей особого урона. Она была вспыльчива, но отходчива.

Ей тоже хватило работы — чистить картофель, овощи, готовить салаты. Пришли Евгения Ивановна и ее старенькая свекровь.

— Поздравляю с коронным днем, Валенька! Вот уж радость так радость, — трижды поцеловала Валентину в обе щеки Анна Константиновна. Снежно-белые волосы, снежно-белая кофточка… Валентина всегда поражалась какой-то особой чистоплотности, аккуратности в облике старых интеллигентов. Ведь Анне Константиновне уже далеко за восемьдесят! А вот, оживленная, приветливая, перетирает тарелки, помогает Евгении Ивановне красиво уложить хлеб.

Когда гости повалили, как говорят, гурьбой, все было готово. Рассаживались за столом шумно, весело; Володя, конечно, пришел последним, Володя вечно занят по уши, удивительно, как он вообще вырвался из своего спецхоза.

— Я там принес горячительного, — шепнул Валентине. — Посмотри, что подать в первую очередь. Василь сегодня в ударе?

— Еще бы, — рассмеялась она. — Слышишь, командует?

— Садитесь, садитесь, товарищи! — доносился из гостиной ликующий голос Бочкина. — Пир начинается! Надеюсь, как обычно, изберете меня тамадой. И, как обычно, примем два наиважнейших условия: не включать телевизор и не говорить о делах. Тосты можно произносить в стихах и прозе. Мужчины, прошу наливать дамам! Валюша, немедленно-сядь, успеешь подать нам свои божественные котлеты! Владимир Лукич, сюда, рядом с супругой! Первый тост, полагаю, как и последующие, пьем за нее и за вас. Ура!

Валентина, присев на краешек стула — ей предстояло еще не раз сбегать на кухню, — подняла рюмку, чокаясь с теми, кто сидел поближе. Вот они все здесь, ее друзья — Васенька, Тамара Егоровна, к которой, на первый взгляд, нельзя и подступиться, Евгения Ивановна, милый физик Ванюша, особенно симпатичный чисто русским своим лицом — мягкий, картошкой, нос, очки на близоруких глазах, круглый подбородок, опушенный редкой курчавой бородкой… Немного вздорная, с капризинкой, хорошенькая Алла Семеновна, явно неравнодушная к Васе, впрочем, ее хобби — очаровывать всех подряд, без какого бы то ни было умысла… Валентина сроднилась с этими людьми, любит их, ведь все, вплоть до старенькой Анны Константиновны, делили с ней радость, помогали в трудный момент.

Чокнувшись со всеми, а с Володей потихоньку, особо, Валентина что-то наскоро пожевала и помчалась на кухню — надо было подать котлеты, пока не остыли, нарезать картофельный пирог, ее фирменное блюдо. Она вполуха, улыбаясь про себя, воспринимала и возвышенную прозу, что произносили товарищи, и стихи, которые жеманно, со вздохами прочла Алла Семеновна. На вот поднялась Тамара Егоровна, и Валентина села, прислушалась — строгая их директриса не говорила пустых слов.

— У нас в школе есть два удивительных человека, — держа рюмку в руке, сказала Тамара Егоровна. — Два учителя, у которых никогда не бывает конфликтов с детьми. Не случайно у Евгении Ивановны — орден, Валя теперь — заслуженный… Выпьем за то, чтобы это можно было когда-либо сказать о каждом из нас!

— Я-то причем… — смутилась Евгения Ивановна.

— Притом, — сжала ей руку Валентина. — Вы — это все мы, вместе взятые.

— «Так будьте здоровы, живите богато!» — громко, нарочито фальшиво запел Бочкин. И умоляюще сложил руки перед Аллой Семеновной. — Аллочка, прошу! Нина Стефановна, дорогая! Ваш ангельский голосок — неизменное украшение нашего дружеского хора! Начнем с «Ромашек»? Или вспомним «Землянку»? Ведь наша Валя свет Михайловна вступила на педагогический путь, насколько я помню, в первый послевоенный год…

Скромная черноглазая Нина Стефановна Фортова, тоже словесник, а прежде, в памятную для Валентины пору, пионервожатая школы, тихонько запела, давая всем верный тон. «До песен ли ей», — с грустью думала Валентина. Как счастлива была двадцать лет назад юная Нина Ищенко, когда в школе появился новый учитель черчения, уже немолодой, перенесший тяжелое ранение на фронте, и они полюбили друг друга; как выхаживала она его все