— Это еще что? — побагровел Лапников. — Прекрати сейчас же!

— Ты не в колхозной конторе, чтобы слова меня лишать! Тут еще люди есть! — не сдавалась Осипова. — Ой, Пал Дмитрич, достукаешься ты со своим самовластьем, ой, достукаешься!

— Я кому говорю, замолчи! — гаркнул Лапников.

В Валентинке все кипело от обиды на Сашку, вспомнился возчик с дровами: тоже хорош, пляшет по указке этого Лапникова! И директор — молчит, будто воды в рот набрал, в поле куда смелей был! Полная гнева, шагнула на середину зальца.

— Почему вы грубите людям? — сказала звонко. — Почему?

Все задвигались, стали оборачиваться. Директор, наклонив голову, растерянно протирал очки.

— Это еще кто там? — удивленно спросил Лапников. Приподняв лампу, вгляделся в Валентинку, которая стояла, выпрямившись, не отводя от него глаз. — Ты кто такая и как сюда попала?

— Это наша учительница, Валентина Михайловна Горячева, — не дал ей ответить директор. — Привел ее я.

— И вправду Горячева, — усмехнулся, ставя лампу на стол, Лапников. — Учительница… Я думал, девчонка какая-то забрела. Ну, товарищи, ближе к делу.

Он словно перечеркнул Валентинку, высмеяв ее поступок, как пустую, глупую выходку. Собрание продолжалось. Сдерживая готовые хлынуть слезы, Валентинка вышла на крыльцо. Холодище! Уйти бы, но как бросить директора? И страшно идти одной ночью по незнакомым зимним полям.

Как ни крепилась, мороз одолел ее, пришлось вернуться в библиотеку. Надя что-то записывала, Сашка, присев на подоконник, курил.

— С самим Лапниковым схватилась? Ну и характер у тебя, Михайловна, — не то осудил, не то восхитился он. — Скрозь двери ваш разговор было слышно. Гляди, подковырнет он тебя где-либо, костей не соберешь.

— Чего ей бояться, — сказала Надя. — Она ему не подвластная.

— Так-то оно так. Да разве разберешь у нас тут, кто кому подвластный, — криво усмехнулся Сашка.

Он замолчал, продолжая дымить цигаркой. Валентинка, тоже молча, глядела в книгу, буквы расплывались у нее перед глазами, но, по крайней мере, так можно было спрятать лицо.

В соседней комнате задвигали стульями, заговорили все сразу.

— Кончилось, — сказал Сашка. — Одевайся, Надь. И вы собирайтесь, подвезу.

— Нет, мы пешком, — поспешила отказаться Валентинка. Но директор, заглянув в библиотеку, обрадовался:

— А, Конорев, вот хорошо! Поехали, Валентина Михайловна!

У крыльца была привязана лошадь, впряженная в дровни. На них стояли два молочных бидона. В задке саней уже сидела Осипова, повязанная большим суконным платком. Надя и директор сели к ней, Валентинке не осталось места. Сашка, вскочив в доверху набитый сеном передок, позвал ее:

— Давай сюда, Михайловна! В тесноте, говорят, не в обиде.

Делать было нечего, Валентинка неловко влезла в дровни, встала на колени, ухватившись за грядку. Сашка взмахнул кнутом, свистнул:

— А ну, Ветерок, пошевеливайся! — и, когда дровни дернулись, указал на звякнувшие бидоны: — Это я молоко возил сдавать на молокопункт. Специалист по разным работам в колхозе знаешь что такое, Михайловна? Лют — куда пошлют.

— Только и надоя за день по ферме? — спросил директор.

— Обе не доверху, — махнул кнутовищем Сашка. — Слезы, не молоко.

— Зато Лапников все митингует: «Добьемся, сдадим, перевыполним!» — передразнила Осипова. — Хоть бы вы его, партийные, на своем собрании утихомирили, — обернулась она к директору. — Когда выбирали, был человек как человек. Теперича, чтобы рапортнуть где надо, родного отца не пожалеет. Только бы похвалили, только бы красным словцом отметили!

— Планы колхоз все-таки выполняет, — хмуро сказал директор. — Сено, значит, так и не подвезли?

— Не подвезли, Александр Борисович. Насту еще нет, первопуток упустили. Без корма скотина.

Директор уткнулся носом в воротник. Валентинка все так же стояла на коленях, держась руками за грядку, выставив лицо навстречу ветру. Для всех здесь она только девчонка, приплутавшая неведомо зачем. Что она Лапникову?

9

В столовой гулко ударили часы. Половина первого? Валентина очнулась от воспоминаний, ощутив, как горят щеки от пережитых когда-то унижения и боли. Для нее это осталось шрамом на всю жизнь; разве мало в душе таких шрамов, что, не заживая, временами саднят…

В кухне порядок, Володя спит давно, и ей пора бы… Осторожно ступая, она прошла в комнату Алены, где работала по вечерам: не все еще готово к завтрашнему дню, придется посидеть. В девятом предстоит сложный урок: «Базаров — мыслитель и борец». Беседа, включающая сообщения учащихся, чтение и анализ отдельных эпизодов. Вопросы уже намечены — но не слишком ли стандартно, холодно? Образ «нового» человека в «Отцах и детях», Базаров и Рудин — герои своего времени, нигилизм — как общественное явление в шестидесятые годы девятнадцатого века… В кабинете есть интересные альбомы прошлых лет, доклады по этой теме, карточки-задания для работы над образами… Задание на дом? Валентина полистала учебник: да, да, прочесть вот эти разделы. Пусть ученики подумают о трагическом одиночестве Базарова, может быть, выскажут свое мнение о трактовке его любви, которая дана в учебнике…

Она представила ребят, их лица, выражение глаз; кто скажет свое, кто лишь повторит вычитанное в учебнике. Самое трудное — заставить ребят мыслить, сравнивать, анализировать. При этом случается порой непредвиденное. Костя Верехин в прошлом году, например, прямо заявил: никакой этот Базаров не герой, вон как своих родителей обидел и вообще никого не любит!.. Ничего, будут работать все, особенно когда дело дойдет до собственных мнений. Валентина ставит главной своей целью — ввести детей в ту эпоху, сделать ее близкой их душам. Чтобы тот же Базаров не был для них отвлеченным литературным героем, «образ» которого следует затвердить по учебнику, а стал — как для того же Кости — живым, пусть и давно жившим человеком, со всеми его мыслями, чувствами, страданиями и радостями.

Герой своего времени… Всегда живут люди, что идут где-то впереди, смотрят дальше сегодняшнего дня, зовут быстрей, приобщиться к тому, что должно совершиться завтра. Люди, не довольствующиеся тем, что есть сегодня, хотя именно к этому, сегодняшнему, звали некогда герои того, прошедшего времени… На этом основан прогресс. И есть люди, которые выражают собой сущность данного времени, как, например, Володя, с его активным восприятием жизни, полной и абсолютной отдачей избранному им делу — но и, в связи с этим, с определенной долей консерватизма, может быть, не всегда оправданной уступчивостью… Или Вася Бочкин, упрямо восстающий против всего низкого, подлого, всегда готовый восхищаться хорошим… А она, Валентина? Разве не пережила она все со своим временем, разве не коснулось оно ее каждой своей гранью — все эти тридцать два года, минувшие после войны? Не касается разве сейчас? И она строит будущее, воспитывая тех, кому предстоит в нем жить…

Теплые родные ладони прикрыли ей глаза. Володя? Не спит? Она обернулась: смеется Володька! Сна