Наши времянки располагались в непосредственной близости от храма Геркулеса, между Старым форумом и морем. О лучшем и мечтать было нельзя. Я приходил на площадку как можно раньше, пока не налетели мухи, одновременно с полицейскими, которые весь день не спускали с нас глаз. Мне удалось завязать нечто вроде приятельских отношений с самым молодым из них, туповатым парнем по имени Муса, который, впрочем, был не глупее и не умнее своих товарищей. За пару долларов он привозил нам из Триполи, куда возвращался по вечерам, продукты и всякие мелочи вроде мыла и бритвенных лезвий, а также вино и – если повезет – виски, которое втридорога покупал у секретаря египетского посольства.

Мы редко покидали Лептис, разве что вечером в пятницу, и всегда – в сопровождении своих ангелов-хранителей. Посол Франции, сын рабочего-анархиста и арабист, любил без протокола собирать у себя небольшой кружок друзей, в который в числе прочих входила французская журналистка Жаннет (знаменитая любовница Каддафи; блондинка с хрипловатым голосом в зеленом мини-платье). Мы ужинали у него в саду, а на следующее утро возвращались к себе в лагерь.

Мы раскинули свой бивуак в устье вади Лебда, как можно ближе к морю, чье дыхание хоть чуть-чуть спасало нас от зноя. Мы проводили долгие часы, болтая о том о сем и попивая ледяное розовое вино. Иллюзорная безмятежность людей, верящих в свою причастность к вечности… У меня от этих вечеров сохранились самые лучшие воспоминания. Мы занимались бесконечной шлифовкой своих навязчивых идей, убеждений и сомнений. Миру, который нас интересовал, – со всеми его сложностями и изменениями, – были неведомы временные границы. Сидя под усыпанным звездами небом, мы легко перескакивали от Септимия Севера к Каддафи и обратно.

Однажды вечером наш итальянский коллега, миланец Энцо, напомнил нам знаменитые слова Наполеона, сказанные поэту де Фонтану: «В мире есть всего две силы: песок и дух. И дух в конце концов всегда одержит победу над песком». Я до сих пор как наяву слышу его низкий, как у Мастроянни, ироничный голос, говоривший с обворожительным акцентом.

Лептис-Магна стоял в окружении оливковых рощ, и от него лучами расходились дороги, ведущие в Александрию, Томбукту и Тинжис (будущий Танжер). Над городом словно расстилалась горделивая тень Рима, протянувшего свои щупальца аж до африканских песков. В Лептис-Магне вихрь времени сокрушил один за другим все троны и победил как песок, так и дух. Из города, жизнь в котором бурлила лавой, ушли любовь, желания, боги… Он онемел.

Мы в каждом своем разговоре возвращались к этой загадке. Почему так случилось? Последние следы организованного человеческого присутствия в этом месте относились к временам арабского завоевания: город защищал византийский гарнизон – горстка воинов, человек сорок. Мы часто задавались вопросом: что сталось с этими хранителями рубежей? Может, в столице о них просто забыли? И что с ними сделали захватчики? Перерезали им глотки и бросили истекать кровью на пляже или попытались обратить в свою веру? После них по улицам Лептиса уже почти никто не ходил, вплоть до прибытия итальянских археологов накануне войны 1914 года.

Стояла плотная тишина, едва нарушаемая дыханием моря. Время от времени к нам по-соседски заглядывал кто-нибудь из бедуинов, не решаясь, впрочем, ступить на бывшую римскую площадь. Они считали себя кем-то вроде хранителей (и чуть ли не собственников) мертвого города и хозяйским взглядом озирали заросли бугенвиллей, мастиковых деревьев и дрока, цветными потеками маравшего выцветший камень построек.

От останков Лептис-Магны исходило ощущение невероятной энергии. В каждом из нас жила память о его расцвете. Мы были одержимы этим городом.

Как-то ночью мы, не в силах заснуть, ворочались на своих раскладушках, когда Энцо, закурив очередную крученую и страшно вонючую сигару, рассказал нам, что в XVII веке французские путешественники при поддержке своего консула в Триполи купили у бедуинов несколько мраморных плит и колонн, которые были затем с разрешения султана Константинополя вывезены из страны и установлены в охотничьем домике в Версале и в двух парижских церквах – Сен-Сюльпис[6] и Сен-Жермен-де-Пре. Мы дали друг другу обещание, что непременно встретимся в Париже, полюбуемся этим розовато-зеленым мрамором и выпьем по бокалу шампанского. «Шампанское!» – мечтательно произнес Энцо, который, как и мы все, истекал потом на своей раскладушке. Никто из нас не сдержал данного слова, но живая память о тех днях побудила меня не раздумывая согласиться на предложение Левента и вернуться в Лептис-Магну.

* * *

Отель «Коринтия», Триполи, Ливия

Преодолев несколько контрольно-пропускных пунктов и миновав бесконечные пепелища, в том числе развалины Баб-аль-Азизии – дворца людоеда Каддафи, – наш кортеж въехал на охраняемую территорию отеля «Коринтия». Перед входом теснилась толпа вооруженных людей. Я поискал глазами связника, который, по словам Левента, должен был меня ждать. Мой взгляд упал на мужчину лет сорока, одетого по-европейски, и я уже направился к нему, когда из-за шеренги солдат появилась девушка с накинутым на голову легким покрывалом.

– Господин Себастьен Гримо? – обратилась она ко мне. – Как вы добрались? Я провожу вас в ваш номер. Командир Муса скоро вас примет.

Теоретически я имел право выходить из номера.

Теоретически я мог пойти пропустить стаканчик в одном из многочисленных баров, или отправиться в спортзал и заняться фитнесом, или посетить спа-салон с массажем. Но в баре не подавали спиртного, в спортзале не работали беговые дорожки, а массажистки испарились. Но главное, Левент, позвонивший мне по мобильному, предупредил, что, шляясь по отелю, я подвергаю себя ненужному риску: «Не выходи из номера, пока за тобой не придут мои телохранители. В отеле мало постояльцев, только бизнесмены под усиленной охраной и несколько журналистов, умеющих за себя постоять. Последние дипломаты, прятавшиеся в «Коринтии», давно уехали».

Я привез с собой пару книг. Читал, думал о Рим. Я беспокоился за нее; воображал, как она болтается со своими лицейскими приятелями; убеждал себя, что с ней все в порядке, и успокаивался; заказал в номер пиццу; несколько раз принимал холодный душ, а когда стемнело, смотрел телевизор.

Нельзя сказать, что меня не подмывало позвонить Рим. Я раз десять набирал ее номер и неизменно нажимал отбой, прежде чем она снимет трубку. Но одну эсэмэску все же ей послал. Нейтральную и лаконичную. «Все нормально. Не забывай про математику». Едва коснувшись пальцем кнопки «Отправить», я уже понял, что совершаю ошибку. На ответ я не надеялся. Если бы нашелся хоть кто-то, кто проследил бы, куда она ходит в мое отсутствие, я испытал бы огромное облегчение.

Но я не мог доверить эту миссию никому из соседей, не вызвав у них подозрений. В любом случае она превыше всего ставила свободу, и мне приходилось с этим считаться.