Она не была уверена, что это хорошее воспоминание.

В голове у нее звучала мелодия «Billie Jean».

Средиземное море медленно вздыхало. Оно казалось таким спокойным…

Хабибу снова затрясло.

Страх вернулся. Он вгрызался в ее внутренности. Вдруг она вскрикнула. Перед глазами встала ужасная картина, когда лик моря, колеблемого противоборствующими ветрами, приобрел зловещее выражение. Стояла ночь. Они плыли на шлюпке уже четверо суток, и запас воды давно вышел. Кто-то крикнул, что берег совсем близко и скоро рассвет. Оба мотора «Ямахи» утонули.

Пассажиры, растерянные, ошалевшие, дрожали от холода, несмотря палящее солнце, и прижимались друг к другу под потоками соленой воды, которые в них швыряло море. Все были в замаранных штанах. От страха. Запах дерьма перебивал запах моря. Многие еще верили, что скоро покинут свою резиновую посудинку и ступят на землю Европы, надо только набраться терпения. И мужества. Некоторые молились вслух. Те, кто не плакал.

Положение изменилось за несколько секунд. Ветер усилился, волны плескали со всех сторон. Они то с ревом расступались, то набухали, вздымаясь к небесам и поднимая шлюпку к центру пенного гейзера, а затем с силой обрушивая вниз, в очередную яму. Еще несколько мощных ударов, и на глазах Хабибы ее спутников смыло за борт.

Они исчезли в пучине.

Она не понимала, как ей удалось уцелеть. И брату. Кто дал им силы? Всеблагой? Или Семеро спящих?

Спрятавшись между скал рядом с раненым братом, измученная усталостью и страхом, она в полуобмороке смотрела, как вертолет лебедкой вылавливает трупы и опускает на дорогу, запруженную машинами скорой помощи.

Собаки. Все ближе и ближе.

Накануне вечером ей хватило сил их отогнать. Самый тяжелый камень попал в толстого лохматого коротколапого кобеля, самого злобного в своре. Сдохни! Вали отсюда, падаль! Сдохни! Он покатился по земле, жалобно скуля, пару раз обиженно гавкнул и убежал, поджав хвост. Остальные псы потрусили за ним.

Она закрыла глаза.

Чертовы собаки…

«Успокойся. Ты – Хабиба, и ты жива».

Вилла «Тамариск», Ла-Марса, Тунис

Меня зовут Себастьен Гримо. Я археолог, но в настоящий момент держусь от раскопок на некотором расстоянии. В начале зимы меня посетил гость – сын турецкого офицера, который в прошлом, когда я раскапывал Эфес, оказывал мне помощь. Именно он, сам о том не подозревая, побудил меня вернуться к моим дневниковым записям.

Я познакомился с этим офицером в начале 1980-х, в аэропорту Стамбула. Он летел в отпуск на озеро Туз, где его уже ждала семья. По причинам, о которых я забыл, расписание полетов было нарушено. Многие рейсы, в том числе наш, отправлялись с пятичасовым опозданием. Мы разговорились, и он мне понравился, несмотря на отсутствие с моей стороны симпатии к режиму, которому он служил.

Я наблюдаю за себе подобными, задаю им вопросы, выслушиваю ответы и только потом позволяю себе о них судить. Долгое время этот мудрый подход был лишь следствием моей робости. В юности я отличался замкнутостью и вел себя слишком пассивно, чтобы даже члены моей семьи проявляли ко мне интерес. Окружающие считали меня несговорчивым. Позже меня обвиняли в снобизме. На самом деле я, словно в спячке, существовал в коконе собственного детства, просыпаясь лишь перед зеркальной поверхностью залитых дождем полей, где я искал осколки кремня и наконечники стрел, или в узких проходах, ведущих в гробницы долины Пти-Морена, и в пещерах у подножия какого-нибудь холма, мало посещаемых туристами.

Вопросы, которые я не смел задавать своим современникам, родным или друзьям, я задавал незнакомцам, несколько тысяч лет назад прорывшим оленьим рогом в толще известняка кремневые колодцы.

Постоянные беседы с мертвецами помогли мне приобщиться к изнурительной сложности живых. К счастью, я довольно поздно открыл для себя фразу Шекспира, которая задним числом смутила мой ум: «Сна не тревожь костей моих, / Будь проклят тот, кто тронет их!». Прочитай я ее раньше, боюсь, моя жизнь сложилась бы иначе.

В пору моего знакомства с Демиром аэропорт Стамбула отличался скромными размерами, несмотря на значительную международную активность. В терминале, где нам предложили ждать своего рейса, царил натуральный бардак. Мест для сидения на всех не хватало, и многие пассажиры устроились прямо на полу или притулились на своих чемоданах. Американцы, немцы, турецкие бизнесмены… Центр зала занимала небольшая тесная группа болгарских мусульман, судя по всему изгнанных из родной страны, – они вповалку лежали на груде разномастных и кое-как перевязанных бечевкой сумок, от которых отчетливо несло козлом.

В конце концов появились официанты в фесках и национальных жилетах, которые разносили чай и большие подносы с холодным йогуртом. Я доедал свой, когда на меня из-за плеча покосился сосед. Грустно покачав головой, он достал из сумки фляжку с виски и протянул мне картонный стаканчик. Я не стал отказываться, и он представился: «Полковник Демир». Мне бы и в голову не пришло, что этот любезный и довольно небрежно одетый мужчина, свободно говорящий по-французски, принадлежит к членам хунты, правившей тогда в Анкаре.

Впоследствии он познакомил меня со своей семьей и часто приезжал с детьми, в том числе с Левентом (у меня до сих пор звучит в ушах его смех), ко мне на раскопки, которые стали возможны во многом благодаря тому, что он помог мне преодолеть нерасторопность и бюрократизм турецкого Отдела древностей. Он распахнул перед нами столько дверей, что я с молчаливого согласия своих начальников подарил ему римский бюст эпохи поздней античности – копию знаменитого изваяния. Мы долго поддерживали связь, пока не потеряли друг друга из вида.

Как же я был изумлен, когда несколько месяцев назад ко мне пришел его сын. Рим, которая живет у меня, сказала, что меня желает видеть некий месье Демир, и я вскрикнул от удивления. Демир! Увидев его, я на пару мгновений поверил, что передо мной его отец. Та же пористая кожа, та же короткая стрижка, такие же мокасины марки «Тимберленд» (я тут же подумал, что он унаследовал вашингтонские контакты своего отца), тот же тембр голоса.

– Как же ты меня нашел? Ты из Стамбула? И приехал, чтобы со мной повидаться?

Но он приехал не из Турции, а из Ливии. Обо мне ему рассказали ливийские археологи; они же сообщили ему, что я живу здесь, неподалеку от Туниса.

– Ты прямо из Бенгази? На машине?

– Я выехал вчера вечером. Дорога была свободна, и на границе никакие дураки меня не задерживали…

Я понял, что с порога о цели своего визита он мне не расскажет.

Я повел его обедать на открытую всем ветрам террасу припортового ресторана. Мы выпили графин белого вина, ели сырое филе сардин. Я полностью сосредоточился на еде, ожидая, когда он расслабится. Белоснежное мясо сардин отливало голубым перламутром. Когда я заказал кофе и попросил принести счет, мне показалось, что он готов к откровенности, но он решился на нее лишь поздно вечером, упомянув ситуацию в Ливии, где он часто бывал.