Федотович сел на крыльцо, но и здесь не было спасения от жары. Страсть как хотелось пива – холодного-прехолодного, чтобы зубы ломило. Сходить что ли в магазин? Кажется, в кармашке есть ещё на бутылку.

Пошёл так, как с огорода вернулся: в рубашке нараспашку, голым брюхом вперёд, в трико с мотнёй до колен и в калошах. А кого стыдиться – все свои, и не таким его видели. Даже хату на замок не закрыл – воровать у него нечего.

Денег хватило впритык, а пиво было тёплым. Вернулся домой, сел за стол на кухне – все двери нараспашку, чтоб воздух хоть немножко протягивало. А запах какой! Это коты окрестные приходят и метят. Этой дуре самой жрать нечего, так ещё трёх кошек и кота держит людям нá смех.

В прихалапке у них стоит газовый баллон – то пустой, то полный – самый привлекательный предмет, чтобы оставлять женихающимся котам автографы!

А кроме них и свой собственный – рыжий Васька! Тот ещё подлец: глаза жёлтые, как у крокодила, зрачки щёлками и смотрит искоса, враждебно, сразу видно – плохо о хозяине думает, ненавидит; всегда заточен нагадить ему. Ходит беззвучно, как призрак. Только задумаешься, отвлечёшься, потеряешь бдительность, глядь, он уже из спальни идёт, а через минуту во всём доме вонища – хоть беги из него куда глаза глядят – попрыскал уже на спинку его кровати!

И так воздуха нет, лежишь ночью, тянешь его, тянешь в лёгкие, а он ещё и вонючий! Такая тоска, что не знаешь, как дожить до рассвета.

А ещё хуже, если потянет ветер с севера, а там, за совхозом, какой-нибудь дурень свалку поджёг! Вот это жесть, как говорит его дочь Нинка!

Яков Федотович порылся в буфете, не нашёл ничего кроме засохшего хлеба! И так у них в доме постоянно: в магазинах полно еды, а они последний хрен без соли доедают! Всё затряслось внутри от злости. Налил стакан пива. Выпил. Пожевал корочку… Нет, не полегчало. Не освежило…

В комнате работал не выключенный с утра телевизор. Сообщали что-то нехорошее – в Омске рухнула солдатская казарма. Погибло много народу3 – больше двадцати человек. Скользнуло по сознанию – не задело, не запомнилось.

Посмотрел на печь – щели. Мазать надо! Опять ему! Надька с Нинкой не станут. У людей за бутылку – пожалуйста! Для себя – ни за что!

И нет из всего этого выхода. И смерть уже близко. Шестьдесят пять лет! Куда провалились последние четверть века? Не помнит, будто не жил. По молодости ждал чего-то, стремился, работал, как этот… как его? – папа Карло! – то на экскаваторе, то на грейферном погрузчике. Даже на районную Доску почёта однажды угодил… А зачем, что ему было надо – не знает, не может теперь ответить.

Хорошо бы умереть… Но так, чтоб не мучится. Как умер недавно его друг, с которым учились в СПТУ4 на тракториста. Шёл-шёл, прислонился к чьей-то ограде, сполз на землю и готов.

А лежать, мучительно боясь смерти, задыхаться – нет, это тяжело. И ходить за ним некому! Жена и дочь точно не будут, да и не дай Бог!

Он выпил ещё стакан… Никакого эффекта, кроме тяжести в голове.

– Ёёёёёёёёё! – заревел вдруг Яков Федотович.

В открытую дверь неслышно вошёл Надькин любимец – рыжий Васька. Яков Федотович прозевал этот момент, а увидел только, как он мелко-мелко потряс хвостом на кухонную дверь, и по её белой поверхности потекли вниз коричневатые капли.

Не пожалел себя Яков Федотович – прыгнул толстым брюхом вниз со стула и успел схватить Ваську за хвост! Тёмная, ослепляющая ярость помутила его рассудок. Не выпуская Васькиного хвоста, забарахтался, поднимаясь на ноги. Кот противно заорал, повернулся и впился зубами и когтями в державшую его руку.

Всё исчезло. Мозг отключился, только вибрация ярости в каждом атоме организма. Перед глазами горячая красная муть. Яков Федотович, выскочил в сени и вывернув в размахе руку с взлетевшим выше его головы Васькой, шмякнул его головой о порог. Кот мявкнул, рыжее тело задёргалось в судорогах.

Потерявший рассудок человек, прыгнул всей своей массой на это ещё живое существо, будто оно могло быть ему опасно.

Васька затих. Кроваво краснела оскаленная пасть, из глазницы выпер на лоб жёлтый глаз.

Яков Федотович поддел босой ногой кошачий труп и пинком вышвырнул его из сеней на улицу.

Вернувшись на кухню, выпил ещё пива и заплакал. Но плакал не по Ваське, а по своей кончающейся, так страшно обманувшей его жизни.

Когда он очнулся, был вечер. В доме всё ещё пахло котовьей мочой. На полу валялась пустая бутылка из-под пива. В комнате по-прежнему бесцветно, бесчувственно, безмысленно бормотал телевизор.

В вечерней тишине неожиданно громким показалось близкое шарканье шагов.

– Что это?! – раздался скрипучий Надькин голос.

И грубый, пропитой Нинкин:

– Жееесть!

– Ирооод! Животноееее! Нинка! Он кота убииил! Ой, яченьки!

По сеням посыпался мелкий лёгкий топоток, и на кухню вбежала Надька – маленькая, востроносенькая, с сивыми перепутанными волосами, в тонком ситцевом платье в цветочек, порванном под мышками, в пыльных чёрных калготках.

– Ты что наделал, зверь! – закричала она, впиваясь ему в грудки артритными пальцами.

В одно мгновение увидел он тонкие косточки рук с обвисшей, пошедшей старческими пятнами, кожей, морщинистую, дряблую шею и грудь, и его обдало неестественным, пронзительным, выворачивающим душу запахом пьяной женщины. Надька потянулась кулачком к его физиономии.

– Отвали, гадина! – заорал Яков Федотович, и толкнул её в лицо открытой ладонью с одубевшей от работы кожей, толкнул всею своею яростной обидой.

Невесомое Надькино тело отлетело как детский мячик от стенки. По пути она наступила на пивную бутылку и потеряв равновесие, падая назад, с разлёта ударилась затылком об угол печки, окантованной стальным уголком.

Якову Федотовичу показалось, что он услышал хруст Надькиного черепа.

Она вскрикнула, коротко, изумлённо: «Ай!» и свалилась на пол, неестественно распластав руки и ноги. Маленькое тельце её задёргалось, она несколько раз зевнула, потом выдохнула из лёгких весь накопленный за жизнь воздух и затихла.

– Надь, Надь, Наадькаа! – в голове у Якова Федотовича что-то переключилось. – Надька! Что, что?! Не надо, Надька! – Он повалился на пол перед женой и стал трясти её за плечи.

Вбежала Нинка, закричала страшно:

– А-а-а-а! Папка! Ты мамку убил!

– Я? Как убил? – и в голосе его были только растерянность и удивление.

Нинка выскочила в открытую дверь, и было слышно, как она кричала через ограду:

– Тётя Валя! Тётя Валя! Бегите скорее к нам! Папка мамку убил!

Минут через десять пришла Валька.