«Мы сидим в утлой лодочке, под нами океан народного гнева»… Так ты уж, душа моя, заступись, когда он разверзнется! Ха-ха-ха-ха!

Жихарев не стал медлить и, едва Баланцев ушёл, вызвал Ступкина:

– Ну что, Яков Федотович! Поступило заключение судмедэксперта. Он пишет, что смерть вашей жены наступила в результате разрыва аневризмы сосуда головного мозга. Падение с высоты её роста не является причиной смерти.

– Это как?

– Это значит, что она умерла не от того, что ударилась головой о печку, а оттого, что у неё была аневризма, она лопнула, произошло излияние крови в мозг, и наступила смерть. То есть, вы в смерти жены не виноваты.

– И что?

– Можете идти домой. Вы свободны. Только постарайтесь поменьше обо всём этом рассказывать.

– Да, я знал, я чувствовал, что не виноват! Боже мой!

Яков Федотович зарыдал и бросился целовать Ивану Ильичу руки.

Рассказ третий

Тридцать цыплят

В те тучные бодрые годы, когда перед страной во весь свой нехилый рост встала задача удвоения ВВП, в селе Новикѝ жили шестидесятипятилетние далеко ещё не старики тётя Катя и дядя Вася Капитоновы. Мечтали ли и они о вдвое большем ВВП, или предпочли бы удвоение пенсии, – об этом мы судить не можем по причине врождённой скрытности новиковцев вообще и тёти Кати с дядей Васей в частности. Привыкшие помалкивать, когда речь заходила о политике, они, когда всё же надо было что-то сказать, кидали взоры в горние выси и говорили, что оттуда виднее.

В тяжкие времена тоталитаризма они привыкли трескать и, предаваясь пищевому разврату, поедать мясо целыми тушами. С откормленными ими стокилограммовой свиньёй, бычком весом в треть тонны и несколькими десятками кур и уток они с жившим в Городе сыном расправлялись за зиму, и поэтому не понимали несчастья пустых полок и, напротив, счастья магазинного изобилия.

В совхозе, в котором они работали с молодых ногтей до самой пенсии, жили они словно в родном доме, убеждённые в том, что всё, что принадлежит ему, принадлежит и им. Поэтому, выращивая на своём подворье живность, не особенно заботились они о прокорме её, полагая, что для скота и птицы, также как для людей, «будет день, будет и пища».

Свои смешные привычки и убеждения пронесли они в неотёсанной кондовости до светлых времён свободы, законности и торжества прав человека.

Надо сказать, что совхоз в Новикáх был не простым, а опытно-производственным хозяйством, в котором научные работники испытывали новые сорта полезных растений и упражнялись во всяких производственных кунштах8.

С приходом новых времён старый директор Алексей Иванович, не желая мириться с гибелью своего детища, подсуетился и добился для него особого статуса, по которому оно стало называться «Организация научного обслуживания опытно-производственное хозяйство «Новикóвское» (ОНО ОПХ «Новикóвское»)». Его взял под своё крылышко какой-то научно-исследовательский институт, входивший в систему Российской академии сельскохозяйственных наук. По Уставу оно было унитарным государственным предприятием, занимавшимся научно-производственной деятельностью, производством семян высоких репродукций и не подлежало приватизации и акционированию.

Благодаря этому в Новиках ещё долго всё оставалось по-старому, и Капитоновы, расставались с привычным съестным изобилием не сразу, а постепенно, словно спускаясь в новую жизнь на парашюте: сначала убрали корову с бычком и отказались от молока и говядины, потом, съев с родственниками последнюю свинью, перестали есть свинину, но от куриного супа с самодельной лапшой, от наваристого борща и тушёной картошки с курочкой, от жаркóго с хрустящей корочкой из духовки, они не могли отказаться, тем более, что надобно же и на пенсии что-то делать – не сидеть же всё время перед телевизором.

Поэтому они каждый год покупали по тридцать цыплят и выращивали из них, как говорили в Новикáх, «курей», пользуясь тем важным плюсом куроводства, что цыплята, постепенно превращаясь в кур, были неприхотливы к корму, взрастали на пшене и рубленных яйцах, со временем переходя на варёную картошку, смешанную с травяной сечкой, очень богатую витаминами. Без зерна они, естественно, тоже не могли обойтись, и дядя Вася покупал немножко комбикорма, а недостающее зерно по старой привычке приносил с центрального тока.

В «лихие девяностые» сторожем там работал родственник тёти Кати дед Прохор – бодрый старик семидесяти лет, совхозный ветеран и заслуженный первоцелинник. Завидев дядю Васю, Прохор Кузьмич отправлялся проверять дальнюю ограду тока, в которой зияли большие и малые проломы, и которая была особенно опасна в плане проникновения через неё злоумышленников.

Дедушку сопровождал верный пёс Тузик, который визгливым лаем был призван не отпугивать воришек, а сообщать им о месте нахождения хозяина, дабы они, воришки, не смущали его нежданной встречей с собой.

Дед Прохор завершал обход опасного участка ограды аккурат тогда, когда дядя Вася растворялся в вечерних сумерках, и видеть, что он несёт в руках, было невозможно, даже сильно напрягая зрение. В результате совесть ветерана оставалась всегда спокойной, даже тогда, когда он получал зарплату.

Заметим, что в Новикáх практически все желающие взять зерно с тока9 находились в тех же условиях, что и дядя Вася, а сквозь пальцы на их скромные пожелания смотрели не только дед Прохор с Тузиком.

Был случай, ещё в советские времена, когда дядя Вася вместе с комбайном был отправлен в отстающий совхоз спасать лежавший в валках хлеб. Тётя Катя, тогда ещё сорокалетняя красивая женщина с тугим узлом золотистых волос на затылке, осталась совсем одна, а в закромах – ни зёрнышка. А тут ещё корова наступила ей на ногу, и она сильно хромала. Принести зерно с тока было невозможно, потому что шла уборка, ток был ярко освещён, туда-сюда сновали машины, и люди из третьей смены работали до четырёх часов утра.

Но оставить хрюшку и кур без корма было нельзя, и тётя Катя с мешком, с опухшей ногой, опираясь на штакетину, вскрикивая, когда ей под подошву попадался твёрдый камешек, пошла на склад совхозного комбикормового цеха, в котором она работала, и куда накануне завезли несколько машин зерна для переработки. Тётя Катя знала, как залезть в склад, набрала в мешок два ведра, выбралась обратно и похромала домой.

Если тяжко было идти налегке, то идти, неся за плечами больше пуда, было мучительно. Дорога была неровная, вся в рытвинах, не видных в быстро наступившей темноте. Больная нога поминутно в них попадала и вопила, прося пощады. Тётя Катя останавливалась через каждые десять шагов, отдыхая на здоровой нижней конечности. Она взмокла от боли и напряжения, а до дома было ещё далеко.

Ко всем