Пару раз снайперка чавычина хлестанула. Бабадин пулемет ей вслед пророкотал. И — тишина. Сидят бойцы за укрытиями. Холодными глазами профессионалов все впереди себя щупают. Прошли те дни, когда с перепугу, да в азарте, на одиночный выстрел лупили в белый свет, пока патроны не кончатся. Боевики тоже молчат. Видно, поняли, с кем дело имеют. Может, ушли. А может, ждут, пока расслабимся и к машине в кучу соберемся…

Пока пауза, надо в отряд сообщить, что в переделку попали.

— База, Змею.

— На связи.

— Попали под обстрел в районе авторынка, на улице…

А хрен его знает, что за улица. Впереди — частный сектор, за деревьями табличек не видать. Пятиэтажки — разбитые, закопченные.

— Не могу сориентироваться. Приблизительно километр от вас, в сторону бывшего двадцатого блока. Будете на подходе, обозначимся ракетами.

— Держитесь, братишки! Сейчас будем!

Так, а теперь нашими добровольными пленниками займемся.

У этих двоих удостоверения в порядке. Но здесь бумагам веры нет. Другое важней. «Уазик» по левому борту пробоинами попятнан. В машине еще двое. У одного грудь в бинтах, пятно багровое подплывает на глазах. Второй его придерживает, новый пакет перевязочный зубами рвет. Не маскарад. Да и так видно — свои. Когда все вокруг по-русски свободно говорят, учишься друг друга нюхом распознавать. На то тысячи нюансов есть, и не все объяснить можно. А от этих еще и новичками за версту тянет.

Судя по результатам, у боевиков тоже обоняние в порядке. Еще легко ребятки отделались. Надо выводить их срочно.

— Промедол ввели? В шок не уйдет?

— Все сделали. Скорей в госпиталь надо!

— Прыгай за руль, прикроем.

— Пух, Змею!

— На связи.

— Сдай назад, прикрой «уазик» бортом.

— Чавыча! Смотрите в оба, Винни сейчас как мишень будет.

В тишине напряженной взревел «Урал». Одним рывком из-за укрытия выпрыгнул, точно слева от «УАЗа» по тормозам врезал. Ну, что вы телитесь?! Подпел «уазик», рванулись парой вперед. Идет Винни, собой братишек прикрывает. Именно собой. Он ведь слева сидит. Бок броником на дверке защищен. А голову куда денешь, под торпеду? Так ведь на дорогу смотреть надо. Глаза-то к голове привинчены. Не на стебельках, перископом не выставишь. Шлем на голове? Но это — от мелочи, от осколков и рикошетов. Если сейчас снайпер на спуск жмет, то через долю секунды шлем слетит, как котелок дырявый. С кашей желто-красной. У «духов» и гранатометы есть. И стреляют они из них мастерски. Не дай бог увидеть, как летит навстречу Винни звезда хвостатая…

Все, проскочили. Теперь они домами прикрыты.

«Уазик», скорость не сбрасывая, дальше помчал. Удачи тебе, брат! Живи!

А Винни сейчас назад пойдет, своих ребят выводить.

— Внимание, выходим под «Уралом».

Снова громадина железная задним ходом, как в автошоу, шпарит. В правом зеркале на миг Пуховы глаза высверкивают. Не влево смотрит, где смерть его пасет, а на ребят: как бы не сбить кого, если поторопится к машине рвануть.

Вот они, материализовались. Каждый левой рукой за борт зацепился, в правой — оружие, как учили. И пошел «Урал», боком своим людей прикрывая. Чешут бойцы, еле земли касаются. Скорость машина задает, твое дело — ноги вовремя переставлять, не сбиться, под товарища не рухнуть.

Выскочили из тира. Теперь в машину — и ходу.

Винни шлем с головы сбросил, пот — ручьями по лицу. Вспотеешь тут!

Поднимаюсь на подножку, последний взгляд в кузов — все? Домой!

Да только сзади — крик умоляющий.

Что такое? Нанялись тут все руками махать? Двое стоят на коленях, жестами к себе зовут. А сами — в центре пятачка. Если вся площадка — тир, то это место — десятка на центральной мишени.

Ага, щас! Если мы так вам нужны, гребите сюда сами.

— Помогите, тут раненый!

Точно, за ними третий лежит. Мне его поза еще в начале суеты всей этой не понравилась. Теперь вижу, почему. Одна нога в голени пополам переломлена и под немыслимым углом торчит, так, что пятка почти коленки касается. Лужа черная из-под ноги ползет. Здорово его жахнуло. Если не помочь мужику, кончится через пять минут — от шока болевого и потери крови. А как помочь?

— Несите сюда!

— Нельзя нести, нога оторвется!

Вот, блин, история. Ну его на хрен, башку из-за него подставлять! Только высунься — пулю схлопочешь. Если боевики не ушли, точно сейчас на живца пасут. А бросить как? Человек ведь. Живой. Пока.

Эх, мамочка! Ангелы-хранители мои! Вывозите, родимые!

— Прикройте!

Вздохнул, и как в воду ледяную…

Теперь я знаю, что видит и что чувствует хирург во время рискованной операции. У меня процесс несложный, но обстановочка… Одни чеченцы подползли, помогают. А другие — очередь над головой свистанули. Слишком высоко. Своих отгоняют?

В ответ наша «СВД» ударила, и «Калашников» короткую очередь отсек. Это — Мак-Дак сработал: у него автомат с оптикой.

Раненый шепчет:

— Не надо, уезжай!

— Молчи, дыши ровно!

Один чеченец возле меня не выдержал, вскочил, кулаком машет, кричит что-то по-своему. Голос звонкий, воздух тихий, далеко слышно, наверное.

Все, не отвлекаюсь. Весь мир в узкий пятачок сжался, как ночью в луче прожектора. Перед глазами — ноги бедолаги этого. Та, что в голени перебита, на скрученных рваных мышцах и коже растянутой держится. Розовая кость из мяса сантиметров на пять торчит. Костный мозг сгустком свисает. Надо расправить, соединить. Боль ведь адская…

Первым делом — жгут, под колено. Кровь хлещет, как из спринцовки. Хорошо, рукава закатаны, а то стирать замучишься.

Теперь — промедол. Колпачок шприц-тюбика довернуть, мембрану пробить. В мышцу, прямо через брючину. Черт! Неудачно как! Бедро в судороге, словно каменное. Пол-тюбика ввел, и игла сломалась.

— Промедол мне!

Сбоку рука появляется. Белый тюбик в ней. Второй укол.

Перед глазами второй жгут выныривает. Его — выше колена.

— Так, терпи!

Ногу развернуть, кость в мясо уложить, концы свести. Нет, простой повязкой не закрепишь.

— Шину бы!

Треск рядом. Под руку дощечки от пивного ящика подныривают. Отлично! Теперь на сквозную рваную рану — с двух сторон — бинты стерильные. На них — шины, сверху — еще бинты. Есть.

На второй ноге — пятка вдребезги. Сухожилия торчат, кость розовеет. Делаем все по новой. Только без промедола. Наркотик уже действует. Обмяк мужик.

Но силен! Лет сорок — сорок пять, крепкий, как дуб. Другой бы на его месте либо отключился, либо на крик изошел. А этот только зубами скрипит да тяжко так выговаривает: