В этот раз они вернулись быстро – весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И, едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали – их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна – хоть танковая, хоть автомобильная – на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно.

Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно – бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен – 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, «пятидесятку» или «сотку» подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, – глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные – вроде «Пе-2» – бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже.

За эффективность бомбометания немцы ненавидели «У-2». Гитлер за каждый сбитый истребителем «кукурузник» награждал пилота железным крестом, чего не происходило, если «мессер» сбивал советский бомбардировщик или штурмовик. Хотя асы, сбившие за войну по 300–400 самолетов, у немцев и были, например Эрик Хартман; наши асы планку в 70 самолетов не преодолели, да и таких были единицы вроде Покрышкина и Кожедуба.

Последний, пятый за ночь вылет был уже под утро. Было еще темно, но далеко на востоке небо уже серело.

Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше.

Они зашли на цель – деревню Мельниково, а над ней уже наш «У-2» старается. И неспроста. Внизу – взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне «Эрликон» оказался – автоматическая скорострельная 20-миллиметровая зенитная пушка. Для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, очень эффективная штука.

Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно, все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.

Михаил заложил вираж – надо домой возвращаться.

В пылу боя они и не заметили, как другой «У-2» исчез из поля зрения.

Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.

– Погляди слева, по-моему – самолет на земле горит, из наших.

Михаил повернул голову. Внизу, на земле, в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как он только углядел?

На поле лежал скапотировавший «У-2». Винтом в землю, хвост – в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным – видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно – авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь. Не тот ли это «У-2», что бомбил деревушку перед нами?

Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть – горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте – это самое сложное.

Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотор, он выбрался из кабины, оглянулся.

– Ты чего сидишь? Помогай, вдруг наши еще живы?

Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину – пуста. Во вторую – никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе.

– Василий, иди вправо, я – влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.

Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета – ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо, как бы и самим в беду не попасть», – на бегу размышлял Михаил.

Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит – жив.

– Василий, помоги!

Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.

– Пошли со мной, – позвал Михаил Василия, – где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы – кто-то ему помогал. Значит, искать надо.

Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.

– Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!

– Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.

– Сам знаю, меньше болтай.

Вдруг из темноты раздался голос:

– Руки вверх!

– Не дури, свои мы! – сказал Василий и вдруг изумился: – А голос-то женский!

– Поднимите руки, а то стрелять буду! – Щелкнул затвор пистолета.

Михаил выругался:

– Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!

Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет – пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.

– Ей-богу, дура! Кинулись спасать!

Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:

– Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!

– Раненая! Наверняка тоже летчица – не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.

Рядом с самолетом появилась фигура: