У Василия было такое чувство, будто что-то случилось или вот-вот должно случиться. Он не решался спросить об этом служанку, полагая, что ему это только кажется.

Василий увидел прекрасную матрону лежащей на ложе в комнате, озаренной пламенем трех свечей. На стенах были фресковые картины, изображающие амазонок верхом на длинногривых лошадях; на полу лежали пятнистые леопардовые шкуры. В этом покое ему еще не приходилось бывать.

При виде Василия Евпраксия залилась слезами и бросилась к нему на шею.

Заплакала и служанка, бесшумно скрываясь за дверью.

Василий крепко обнял свою возлюбленную, лишь теперь осознав в полной мере, как она ему дорога.

– О, мой Василий! – прошептала Евпраксия, заглядывая ему в глаза. – Ты тоже плачешь?

– Я знал, что ты переживала за меня, как никто другой, – волнуясь, промолвил Василий, нежно стирая слезы с лица Евпраксии кончиками пальцев. – Каждую ночь в темнице я слышал биение твоего сердца.

– Теперь уже все позади, мой любимый. – Евпраксия постаралась улыбнуться. – Скоро ты покинешь Константинополь. Василевс уже не сможет причинить тебе вред. Только, умоляю, береги себя в битвах с сарацинами!

– Постараюсь, насколько это будет возможно, чтобы не прослыть трусом, – промолвил Василий.

Они обменивались вопросами, не переставая ласкать пальцами лица друг друга, не пряча любящих взглядов. Евпраксия усадила своего возлюбленного на ложе, сама села к нему на колени, как делала это прежде.

– Не могу понять, что заставило Доминику пойти против воли отца и матери, прилюдно согласившись стать моей женой, – признался Василий Евпраксии. – Я чувствую, что Доминика не любит меня. Но и к родителям своим она как будто не питает особой неприязни. Доминика слишком рьяно оказывает внимание королю Конраду и его племяннику Фридриху. Впрочем, меня это не возмущает, даже наоборот. Ведь и я не питаю к Доминике никаких чувств, кроме признательности за спасение.

– Ну и напрасно! – улыбнулась Евпраксия. – Доминика такая очаровательная и столь прекрасно сложена, что многие мужчины заглядываются на нее. Я успела заметить это.

Евпраксия подставила Василию уста для поцелуя.

Разгорячившись страстным слиянием уст, Василий принялся снимать с Евпраксии ее шелковые одежды, обнажив ей плечи и грудь.

– Что это у тебя? – спросил он, увидев круглый странный амулет на цепочке меж пышных грудей матроны. – Зачем тебе это?

– Ах, не обращай внимания!.. – Евпраксия смутилась и сняла с шеи амулет. – Это от сглаза… Мне дали поносить вместо крестика. Всего на несколько дней.

Евпраксия встала и потянула Василия за руку.

– Сначала в бассейн, а затем в теплую постельку! – с обольстительной улыбкой сказала она. – Сегодня ночью я буду исполнять все твои желания.

* * *

Несколько дней спустя германский король и вся его свита погрузились на корабли в гавани Вуколеон и под звуки труб, звучащих с берега, отчалили в открытое море, подернутое вдали белесой рассветной мглой.

Среди греческих грузовых судов шла на веслах и красная новгородская ладья.

Сорок крутобоких кораблей, вытягиваясь длинной вереницей, проплывали сначала мимо крепостных стен, громоздившихся на береговых скалах, затем совершали поворот на юго-восток, повторяя маневр головного судна и подставляя паруса свежему бризу.

Несмотря на ранний час, множество жителей Константинополя вышло проводить в путь воинство германского короля. Люди спозаранку поднялись на стены и башни, обращенные к морю, чтобы помахать на прощание рукой воинам Христовым. Были и такие среди ромеев, кто поминал крестоносцев крепким словцом, вкладывая в ругательства всю свою радость от избавления от этой напасти.

Радовались прежде всего знатные византийцы, усадьбы и дома которых в предместьях столицы подверглись разграблению воинами Конрада.

– Уж и не знаю, какого святого благодарить, что наконец-то избавился от этой прожорливой оравы! – молвил эпарх Андрокл, претерпевший по своей должности немало неприятностей со стороны алчных крестоносцев. – Поставлю в храме на обедне свечи всем святым угодникам, чтобы никого не обидеть.

– Обеднела наша казна после такого нашествия, пришлось поистратиться на подарки королю Конраду и его графам, – проворчал ризничий Евмений, – а ведь где-то на подходе к Константинополю находится еще войско французских крестоносцев. Эта саранча похуже немецкой будет, ибо король Людовик не родственник и не союзник василевсу.

– Все амбары опустошены, все винные погреба, – вздыхал градоначальник, – чем французских рыцарей кормить, ума не приложу. Придется скот резать, хотя землевладельцы все стада загодя в горы угнали.

– Голодом нужно выпроваживать крестоносцев из Константинополя, а не пирами их тешить, – зло проговорил Феофилакт.

Логофет дрома был настроен непримиримее всех.

Накануне Феофилакту не удалось уговорить Доминику остаться дома, упрямая девица все-таки потащилась в Азию за своим мужем. Ее не остановили ни слезы матери, ни просьбы брата, ни угрозы отца.

«Чем приворожил нашу дочь Василий Буслаев? – недоумевал Феофилакт. – Ведь они виделись-то раза три до дня казни. Пригрел я этого русича, как змею на груди!»

Феофилакт приблизился к Евпраксии, одиноко стоящей в стороне.

Вольный ветерок трепал тонкое покрывало на голове матроны, скрепленное на лбу позолоченной диадемой. Служанки Евпраксии остались внизу возле кареты.

– Привет тебе, красавица, – сказал Феофилакт.

Евпраксия, не оборачиваясь, ответила на приветствие.

– Ну что, виден еще корабль Василия Буслаева?

– Пока еще виден, – тихо ответила матрона.

– Понимаю твою печаль, – едко заметил логофет, – какой отменный любовник тебя покинул. И покинул навсегда! Есть отчего прийти в отчаяние.

Евпраксия холодно взглянула на Феофилакта, говоря взглядом: «Как ты низок!» Но вслух она ничего не сказала.

Феофилакт, чувствуя это незримое превосходство душевно более благородной Евпраксии, от досады захотел сделать ей еще больнее и промолвил предупреждающим тоном:

– Василевс тобою недоволен, красавица. Божественный подозревает тебя в государственной измене. Извини, но в такой ситуации я тебе больше не друг.

Феофилакт хотел было отойти прочь, но задержался на месте, заметив небрежную усмешку на устах Евпраксии.

– Чему ты улыбаешься? – хмуро спросил он.

– Как вы смешны оба с василевсом, – сказала Евпраксия. И жестко добавила: – Запомни, я больше не страшусь гнева василевса и не нуждаюсь в твоей дружбе!

– Поглядим, что ты заговоришь, когда палач накинет петлю тебе на шею! – прошипел Феофилакт, отходя в сторону.

Феофилакт не мог видеть, как Евпраксия сорвала с шеи сатанинский амулет и выбросила его со стены в море.