Внезапно все предметы стали расплываться перед взором Евпраксии, в ушах у нее появился странный звон. Она попыталась подняться с колен и потеряла сознание.

* * *

Рано утром к Василию пришел цирюльник и побрил его. Потом пришел священник для последней исповеди. Как всегда, приковылял глухонемой старик со своей похлебкой, но Василий отказался от еды. Зачем ему насыщаться в последние часы жизни?

– Напрасно не ешь, – пробурчал страж-армянин, глядя на Василия из-под густых бровей. – Кто знает, может, силушка тебе сегодня пригодится.

– Где меня казнят? – спросил Василий.

– На Амастрианской площади, – мрачно ответил стражник, – у нас только там сжигают людей. – И захлопнул дверь.

Амастрианская площадь всегда полна людского гомона, скрипа колес, ослиного пронзительного крика. Здесь раскинулся хлебный базар, но сегодня торговцев и покупателей больше занимают приготовления к редкому зрелищу – сожжению преступника на костре.

Несколько русичей, пробираясь через толпу, ворчат на Потаню:

– Не помогла твоя хитрость, хромоногий. Вон, уже и костер приготовлен. Эх, прощай, Вася-Василек!

– Хватит каркать! – огрызнулся Потаня. – Может, кого-то другого нынче жечь будут.

На широкой улице показалась повозка с приговоренным к смерти, окруженная вооруженными всадниками. Исчезли последние сомнения – на повозке стоял Василий в длинной белой рубахе и таких же портах. Его руки были привязаны к невысоким перильцам, возвышавшимся по краям, как бы ограждавшим осужденного от вращающихся колес.

Впереди ехал конный глашатай и громко выкрикивал провинности приговоренного к смерти, а также откуда он родом, его возраст и занятия. О том, что Василий дал обет участвовать в крестовом походе, не было сказано ни слова. Глашатай сообщил, что Василий прибыл в Константинополь из желания стать наемником. Было объявлено, что Василий дослужился до гемиолохита и, желая большего, составил заговор против василевса.

– Во заливает, крикун! – сердито проговорил Костя Новоторженин.

– Может, заткнуть ему глотку!

– Угомонись, – дернул его за рукав Потаня, – а то все испортишь!

– На что ты надеешься, дурья башка? – Фома толкнул в бок Потаню. – Обманул тебя король! Эх, попался бы мне в руки этот Конрад!

– Замолчь! – Потаня погрозил кулаком Фоме. – Ведь условились же – действовать самим в день казни, коль от Конрада проку не будет. Чего ж тебе неймется?

– Стражи видишь сколько вокруг! – прошептал Фома. – Совладаем ли?

Всадники императорской гвардии теснили народ закованными в латы конями, освобождая дорогу повозке с осужденным. На площади из пеших гвардейцев был образован широкий круг, в центре которого возвышалась груда бревен и дров с торчащим в середине столбом. Тут же разгуливал палач в черном колпаке и маске. Подле палача находились несколько подручных, лица которых тоже были скрыты полумасками.

Повозка остановилась.

Прислужники палача – дюжие молодцы – освободили Василия от пут и возвели его на вершину пирамиды из сухих бревен. Там они привязали новгородца цепями к столбу, обложив его до пояса вязанками хвороста.

Теперь взоры многих тысяч людей были устремлены к медному закопченному чану на треноге, в котором горел огонь. Однако палач медлил начинать казнь, хотя уже выдернул из связки факелов один и шагнул с ним к огню.

Возница дернул вожжи, лошади лениво тронулись с места, увозя с площади тюремную повозку.

Умолк наконец и глашатай.

Конная гвардия образовала второй круг позади пешей гвардии.

Сильное волнение, владевшее Василием, пока его везли к месту казни, вдруг сменилось необычным спокойствием, когда он увидел вокруг себя целое море из людских голов. В огромной толпе женщин было не меньше, чем мужчин. Знать теснилась на возвышении под портиком большого дома и на ступенях, ведущих к статуе языческого бога Зевса-Гелия, установленной на мощной мраморной колонне.

Горькая улыбка едва не наползла на уста Василию. Какой чести его удостоили жители этого великого города, придя в таком множестве посмотреть, как он примет смерть на костре. Наверно, столько же народу сбегается, чтобы встретить победоносного императора!

«На миру и смерть красна!» – подумал Василий.

Зоркие глаза Василия узрели в пестрой толпе знакомые загорелые лица. Да это же Потаня и Худион! А вон и Фома! Рядом с ним Домаш и Костя.

«Прощайте, соколики! – мысленно промолвил Василий. – Вот и закончилась моя дороженька!»

Стройная матрона в лиловых, ниспадающих до пят одеждах, стоящая особняком от группы богатых горожанок, тоже привлекла взгляд Василия. Евпраксия! Сердце в груди у Василия заныло от непередаваемой тоски, ему так не хотелось умирать в свои неполные двадцать пять лет!

Среди вельмож Василий узнал Феофилакта и неизменного Архилоха рядом с ним, дородного Евмения и градоначальника Андрокла. Супруга Андрокла утирала слезы краем тонкого покрывала. Она так мило улыбалась Василию при их первой встрече в доме логофета. Узнал Василий и жену Феофилакта, красавицу Анастасию, и рыжеволосую девушку рядом с нею. Это была Доминика, дочь Феофилакта.

Вдруг неподалеку разом грянули громкие трубы, затем послышался нарастающий топот копыт по мостовой.

Масса народа заколыхалась, люди вытягивали шеи, напирали друг на друга. Теперь стала понятна задержка казни.

На площадь выехала кавалькада всадников в ярких роскошных одеждах. Сбруя на лошадях сияла позолотой, трепетала на ветру бахрома парчовых попон: синих, желтых, оранжевых… Над головами конников колыхались стяги – один с золотым двуглавым орлом на красном поле, другой с черным одноглавым орлом тоже на красном полотнище.

Византийский император и германский король остановили своих коней напротив груды дров. Их конные телохранители застыли рядом, образовав полукруг за спиной двух венценосцев.

Трубы смолкли. Наступила тишина, нарушаемая лишь позвякиванием уздечек, да еще черный жеребец Конрада нетерпеливо бил передним копытом по каменному настилу площади.

Глашатай ждал знака от василевса к началу казни.

Мануил медлил, склонив голову набок и внимая тому, что говорил ему Конрад на ломаном греческом языке. На лице Мануила отразилась досада. Он что-то возразил королю, но Конрад продолжал на чем-то настаивать, упрямо качая головой в короне.

Василий, волею обстоятельств вознесенный выше всех, глядел на двух властелинов, не подозревая, что именно в эти минуты решается его судьба.

«Так вот ты каков, король Конрад, предводитель немецких крестоносцев! – подумал Василий. – Дождался-таки я тебя!»

Между тем глашатай, повинуясь жесту василевса, подъехал вплотную к Мануилу, чтобы выслушать что-то из его уст. Народ замер, ожидая привычного в таких случаях возгласа глашатая.