Эй, подумал он. Что происходит? С тобой все в порядке?

А вот с ней, похоже, нет. Ее не было в автобусе на обратном пути. Она не пришла после школы. А завтра будет суббота. Что, если они не увидятся все выходные?

Но как ему теперь на нее смотреть? Он не сможет. Не сможет — не раздевая ее до этого спортивного костюма. Не сможет — не думая об этой длинной белой молнии… Господи Боже.

Парк

На следующий день его семья собиралась на лодочную выставку. Потом предполагался обед в городе и затем, может быть, поездка в торговый центр. Прошла вечность, прежде чем Парк съел свой завтрак и принял душ.

— Давай, Парк, — едко сказал отец, — одевайся и наводи красоту.

Можно подумать, он будет красить глаза ради выставки лодок.

— Давай, — сказала мама, проверяя помаду у зеркала в прихожей, — ты же знаешь: твой отец ненавидит толпы.

— Я обязан идти?

— А ты не хочешь? — Она взбила волосы.

— Да нет, хочу… — Он не хотел. — Но вдруг Элеанора придет? Нам с ней надо бы поговорить.

— Что-то не так. Ты уверен, что вы не поругались?

— Нет, не поругались. Я просто… беспокоюсь о ней. И даже позвонить не могу. Ты же знаешь: у нее нет телефона.

Мама отвернулась от зеркала.

— Ладно, — сказала она, — оставайся. Но пропылесосишь полы, ладно? И убери эту кучу черной одежды в своей комнате.

— Спасибо, — сказал Парк. И обнял ее.

— Парк! Минди! — Отец стоял в дверях. — Пошли уже.

— Парк останется дома, — сказала мама. — А мы идем.

Отец послал ему острый взгляд, но не стал возражать.

Парк не привык быть дома один. Он пропылесосил. Убрал одежду. Сделал себе сандвич и посмотрел серию «Молодежи»[116] на MTV. А потом задремал на диване.

Он услышал дверной звонок и ринулся открывать, не успев еще толком проснуться. Сердце бешено стучало в груди. Так бывает, когда заснешь среди дня и не сразу вспоминаешь, как просыпаться.

Парк не сомневался, что это Элеанора. И открыл дверь, даже не проверяя.

Элеанора

Машины не было — и Элеанора решила, что семьи Парка нет дома. Они, возможно, уехали на какую-нибудь крутую семейную прогулку — обедать в «Бонанзе» и фотографироваться в одинаковых свитерах.

Она уже собиралась уйти, когда дверь распахнулась. Элеанора еще не успела смутиться или ощутить неловкость из-за вчерашнего — а Парк уже тащил ее в дом, ухватив за рукав.

Еще не закрыв дверь, он обнял ее — по-настоящему обнял. Сомкнув пальцы у нее за спиной. Обычно Парк держал Элеанору ладонями за талию, словно в медленном танце. На этот же раз все было… как-то иначе. Его руки обвили ее, его лицо спряталось в ее волосах, и ей некуда деться, кроме как прижаться к нему.

Он был теплым… Теплым, нежным и мягким.

Словно спящий ребенок, подумала она. Вроде того. Не в буквальном смысле.

Элеанора снова попыталась смутиться.

Парк пинком закрыл дверь и привалился к ней спиной, все крепче прижимая к себе Элеанору. Его волосы падали на лицо, а глаза были полузакрыты. Затуманенные. Нежные.

— Ты спал? — прошептала она — так, словно боялась разбудить его.

Парк не ответил. Приоткрыв рот, он впился в ее губы. Ее затылок лег в его ладонь. Он так крепко прижимал ее к себе, что некуда было деться. Она не могла ни выпрямиться, ни вздохнуть. И не могла сохранить никаких тайн. Его дыхание клокотало у нее в горле. Она чувствовала его пальцы — на шее, на спине… Ее собственные руки нелепо висели вдоль тела, словно им не было здесь места. Может, и ей самой не было здесь места…

Парк, видимо, почувствовал это. Он оторвался от ее губ и вытер рот о футболку на плече. Он смотрел на нее, словно увидел впервые с тех пор, как она переступила порог.

— Эй… — сказал он, переведя дыхание. — Что происходит? Ты в порядке?

Элеанора взглянула Парку в лицо, не зная, как трактовать его странное выражение. Парк опустил подбородок, словно его рот не желал отодвигаться от ее губ. Его глаза были такими зелеными, что могли превратить углекислый газ в кислород.

И он трогал ее — во всех местах, прикосновений к которым она так боялась…

Элеанора предприняла одну последнюю попытку смутиться.

Парк

На миг показалось, что он зашел слишком далеко.

Он не собирался делать ничего такого, он еще не отошел от сна. И он думал об Элеаноре, грезил о ней — все эти бесконечные часы. А она замерла в его руках. На миг он решил, что зашел слишком далеко. Что переступил черту.

А потом Элеанора прикоснулась к нему. Тронула его шею.

Трудно сказать, чем это отличалось от всех прочих моментов, когда она касалась его. Элеанора стала другой. Только что она была застывшей и неподвижной — и вдруг ожила.

Она притронулась к его шее. Повела рукой вниз по груди. Парку хотелось бы быть выше и шире; он надеялся, что Элеанора не остановится.

Она была очень нежной в сравнении с ним. Может, она хотела его не настолько, насколько он желал ее. Но даже если она хотела его хотя бы вполовину так же сильно…

Элеанора

Она прикасалась к нему — и это было именно так, как она себе представляла.

Провести пальцами по скуле, шее, плечу…

Он был гораздо горячее, чем она представляла — и тверже. Словно состоял из одних мышц и костей. Словно его сердце билось прямо под футболкой.

Она трогала Парка мягко, осторожно — просто на случай, если трогает его неправильно.

Парк

Он расслабился, привалившись к двери.

Пальцы Элеаноры скользили по его горлу, по его груди. Он взял ее за другую руку и прижал к своему лицу.

Он застонал, словно от боли — и решил, что обдумает все позже. И, может быть, почувствует угрызения совести. Потом.

А сейчас… Если он по-прежнему будет стесняться, то не получит того, что он хотел.

Элеанора

Парк был живым. И все происходило наяву. И все было позволено.

Парк принадлежал ей.

Держать его, обладать им. Это не навсегда, конечно же. Разумеется, не навсегда.

Но теперь, сейчас — он принадлежал ей. И он хотел, чтобы она прикасалась к нему. Словно кот, который сует голову тебе под руку.

Элеанора провела ладонью по груди Парка, разведя пальцы. Потом снова рукой вверх — под его рубашкой.

Она сделала это, потому что хотела. И потому, что, начав трогать его вот так — именно так, как она себе представляла — она уже не могла остановиться. И потому что… будет ли у нее возможность потрогать его вот так еще раз?..