– Да какие полмиллиона солдат?! Ты сам здраво посуди, государь! – негодующе воскликнул Ардатов. – Сам великий Наполеон к нам в двенадцатом году смог привести всего семьсот тысяч солдат. Так ему для этого дела всю Европу под метелку пришлось выметать. Кроме собственных французов, он под свои знамена и батавцев с бельгийцами, итальянцев с саксонцами, вестфальцев с поляками, иллирийцев с пруссаками и еще черт знает кого ради этой численности собрал. Пальцев на руке не хватит, чтобы их всех поименно перечислять! А нынешний император Бонапарт против нас только сто тысяч человек выставил, да и то вкупе с англичанами. И дай им бог, чтобы на будущий год они столько же смогли под Севастополь отправить в целости и сохранности. Ну не будет у них полмиллиона штыков, государь!

Михаил Павлович говорил с жаром, и император чувствовал в его словах правоту знающего человека, но опасение быть вновь обманутым сковало уста Николая. Ардатов видел это и продолжал энергично растапливать лед сомнения и тревог.

– Англичане больше того, что уже дали Бонапарту сейчас, дать не смогут. Не сильно любят господа бритты сами воевать. Все больше норовят чужими руками жар загребать. Вот и в этой войне их главный упор на французов был сделан. Только благодаря Канроберу они под Балаклавой и Инкерманом конфуза избежали. А что касаемо самих французов, то говорю тебе со всей ответственностью: самые лучшие их вояки были задействованы против нас в самом начале. А тех, кого император Бонапарт на подмогу прислал – это пушечное мясо. Сам видел, сам знаю. Из всех из них самые стойкие солдаты – это алжирские зуавы. Ох и сильно дерутся, черти! Сами черные, зубы белые, а проворные – спасу нет! Так и норовят тебя на штык насадить.

– Ты что же, в рукопашных боях участвовал или в ночные вылазки ходил? – с изумлением спросил встревоженный Николай.

– Ну что ты, государь! – сразу дал задний ход Ардатов. – Это я со слов молодцов генерала Тимофеева рассказываю.

Граф очень не хотел, чтобы Николай знал о его непосредственном участии в вылазке из Севастополя во время сражения при Инкермане. Государь категорически запретил Михаилу Павловичу находиться в передних рядах пехоты, но граф ослушался его. Да и как было не ослушаться, если стоял вопрос жизни и смерти бившихся с врагом полков!

– Так что если мы их нынешнюю армию в Крыму переколотим, то господа союзники не скоро свою вторую соберут, – продолжал гнуть свою линию Ардатов.

– Пока только они нас колотят! – горестно констатировал Николай.

– Неправда твоя, государь! – решительно возразил ему Михаил Павлович. – И мы их бьем, да еще как бьем! Не знаю, как было на Альме, а то, что творилось под Балаклавой и Инкерманом, я своими глазами видел. И потому внукам своим расскажу и прикажу запомнить на вечные времена о том, как гордые англичане удирали от русских солдат. И если бы крымскими войсками командовал Паскевич, то Севастополь сейчас был бы наверняка свободен от осады. И уж точно не у тебя бы голова болела, а у императора Бонапарта и лорда Пальмерстона, с королевой Викторией в придачу.

После этих слов в просторном кабинете повисла звенящая тишина, и было отчетливо слышно, как под пальцами императора затрещала обивка подлокотника кресла, в котором он сидел.

Не отрывая завороженного взгляда от огня, Николай неподвижно застыл, подобно легендарному сфинксу, а затем, приняв для себя мучительное решение, твердо произнес:

– Даю тебе слово, Мишель, что до конца года я решу вопрос о новом командующем Крымской армией. Но сможет ли это исправить положение? Смогут ли наши солдаты достойно противостоять солдатам противника, которые поголовно вооружены штуцерами, чей огонь приносит нам ужасные потери?

– Смогут, государь. Наши солдаты все смогут, если только выказывать им свою любовь и не держать их на голодном пайке, а в полной мере снабжать порохом, сухарями, да теплыми шинелями и сапогами. Ты уж извини меня, что говорю тебе об этом сейчас, но накипело. – Ардатов с силой стукнул кулаком в свою грудь. – Воруют господа интенданты безбожно, и говорю это не просто с чужих слов. Перед самым отъездом обратились ко мне солдаты гарнизона с жалобами на своих интендантов. Проверил я их слова, и такое вскрылось, что чуть было не повесил я из этих воров при всем честном народе! Удержался, конечно, но, пользуясь особыми полномочиями, данными тобой, в тот же день заковал их в кандалы и отправил в Сибирь на десять лет, с воровской литерой. Так что ты уж не взыщи, но покарал я казнокрадов по законам военного времени, никак нельзя было по-другому сделать! Иначе в глазах гарнизона был бы я таким же прохвостом, как и они. Да, когда ехал обратно, проверяя дороги наши, некоторых губернаторов и их помощников примучил порядком, говорю тебе как на духу, государь.

– Был бы толк, Мишель! Ведь и до нас воровали, и после нас будут, – смиренно произнес Николай.

– Ты удивишься, государь, но, как ни странно, толк у меня был. Объявил я на следующий день после суда, что лично буду пробовать пищу из солдатского котла, и через день поехал исполнять сказанное. И что самое интересное, пища солдатская оказалась ничуть не хуже, чем из моего котла, и до самого отъезда интенданты адъютанта моего мучили расспросами, куда же еще его превосходительство сегодня поедет!

Густой раскатистый смех наполнил стены кабинета гулким эхом, перекатываясь от одной стены к другой, разгоняя нависшую над собеседниками напряженность.

– А что касается штуцеров, то не так страшен черт, как его малюют. Они, конечно, бьют гораздо дальше наших ружей, тут спору нет. Да вот только толк от их стрельбы – расстояние до трехсот шагов, а там как бог на душу положит. Разве не так? – хитро спросил Ардатов.

И царь был вынужден с ним согласиться, вспомнив двухгодичное соревнование снайперов на императорский приз. Лучшие стрелки с большим трудом поражали цели, выставленные за триста шагов.

– Но ведь наши ружья бьют только на сто шагов против их трехсот, а это большое преимущество, особенно против нашей артиллерии. Ты же сам мне писал, что орудийную прислугу подчистую выбивают.

– Что верно, то верно. Но против всякого яда есть противоядие, – многозначительно произнес собеседник.

– Говори, Мишель, не томи!

– Денег оно стоит хороших, государь, – как бы оправдываясь перед царем, лукаво произнес Михаил Павлович.

– Да будут тебе деньги, дело говори! – выкрикнул Николай страстно желавший иметь у себя противоядие от ненавистных ему штуцеров.

– Есть в Германии один оружейник, Иоганн Дрейзе. Изобрел он винтовку нового образца, против которой штуцер – как дитя малое. Вот только, как это часто бывает с гениями, в Германии ему никто не верит, и денег господину оружейнику никто не дает. Другой бы побежал по соседям деньги просить, а этот немец гордый оказался. Только фатерлянду, говорит, свой патент продам и более никому другому.

Мне об этом оружейном гении мой старый берлинский знакомый отписал, Дмитрий Плетнев. Я все внимательно изучил и твердо убежден: очень еще покажет себя эта германская винтовочка, ой покажет! И, пока не поздно, думаю, следует заказать у этого изобретателя для наших нужд тысячу-другую. Немец хоть патент не продает, но от таких больших денег он точно не откажется. К тому же мировую известность получит от нашего заказа. Если деньги ему сейчас переслать, то, учитывая немецкую педантичность и мастерство, к будущему лету половину точно получим.