Саранча дважды появляется в знаменитом романе Чинуа Ачебе «И приходит разрушение». Это книга о том, как британский колониализм вторгается в сельскую жизнь в дельте Нигера в конце XIX века. Первое появление саранчи: «На землю упала тень, будто солнце спряталось за темную тучу». Деревня Умуофия напряженно замирает, ожидая тьмы, которая наступает, разламывая горизонт. Или не замирает?

«Внезапно Оконкво поднял голову, удивленный, что в такое необычное время года собирается дождь. Но тут же со всех сторон послышались радостные крики, и вся Умуофия, сбросив с себя полуденную дремоту, ожила и пришла в движение.

– Саранча, саранча! – ликовали вокруг.

Мужчины, женщины, дети, побросав работу и игры, выбегали на улицу посмотреть на это необычное зрелище. Саранча не прилетала уже много-много лет, так что никто, кроме стариков, никогда ее не видел».

Вначале насекомых было мало: «Это были высланные вперед разведчики». Но скоро в воздухе стало тесно от гигантской стаи: «Великолепное зрелище, полное силы и красоты».

Вся деревня ликует, когда саранча решает сделать здесь остановку. «Она сидела на каждом дереве и на каждой травинке, на крышах домов и просто на земле. Толстые ветви деревьев обламывались под ее тяжестью, и всё вокруг словно покрылось бурым налетом: так несметны были полчища голодной саранчи» [326]. На следующее утро, до того, как солнце успело согреть тела насекомых и высушить их крылья, все деревенские вышли наружу и стали набивать мешки и горшки, набирать насекомых, сколько влезет. Наступили беззаботные дни, люди только и делали, что пировали.

Но Чинуа Ачебе рассказывает историю о разрушении. Радость оборачивается неумолимой болью, закрепленной в истории. Туча зависает над Умуофией, отбрасывая тень на будущее деревни. Удовольствия тесно связаны со своими роковыми противоположностями. Пока вся деревня радостно объедается неожиданной добычей, в дом Оконкво приходит делегация старейшин. Они официально отдают приказ об убийстве его любимого маленького воспитанника, и это убийство, точно ржавчина, разрушает семью Оконкво. Во второй раз саранча появляется, когда Оконкво живет в изгнании.

Его друг Обиерика приходит к нему с новостью. В соседней деревне появился белый человек. «Альбинос», – предполагает Оконкво. Нет, это не альбинос. «Те, кто увидели его первыми, помчались от него со всех ног, – говорит Обиерика. – Старейшины посоветовались с Оракулом, и Оракул сказал, что чужой человек расколет их клан и будет сеять среди них разрушение». И продолжает: «Совсем было забыл сказать: Оракул предупредил их еще вот о чем. Следом за белым человеком, сказал он, придут другие белые люди. Это саранча, сказал Оракул, и первый белый – лишь высланный вперед разведчик. Вот они и убили его» [327].

Они его убили, но действовать было поздно. Скоро прибыло неисчислимое полчище белых людей. В этой истории нет ни капли неоднозначности. Удовольствия скоро облагаются налогом. Всё становится унылым; унылость истории предрекается заранее. Унылость повседневной жизни среди саранчи. Трудно вообразить себе что-то за пределами этого ужаса, можете сказать вы (вполне обоснованно).

Скоро прилетят неисчислимые полчища захватчиков, и всё переменится необратимо.

Какие радушные хозяева Махаман и Антуанетта! Мы сидим в буйном тропическом саду у них во дворе в Ниамее и разговариваем о les criquets. Мы пытаемся установить, к какой именно категории еды они относятся. Все сходятся на том, что саранча – особая еда. Но это особый род особой еды, не чета особенным хрустящим медовикам, которые Махаман только что привез из Эфиопии, которыми он настойчиво угощает меня и Карима. Criquets — это еда для компании, говорит Антуанетта. Наподобие арахиса, но это не еда для вечеринок. Хм-м-м. Короткая пауза. Что ж, важно то, какие они на зуб, – хрусткие! И спонтанные. В каком смысле? Понимаете, здесь мы покупаем продукты не в супермаркете, а на уличных рынках, так что мы ходим за покупками каждый день. Это экономика день ото дня. Мы видим на рынке criquets и, возможно, думаем: «Куплю немножко!» Несем домой и готовим на растительном масле с перцем чили, щедро солим. Вкуснятина! Это спонтанное лакомство. Еда для развлечения, угощение, которым радуют себя и друзей. Друзей, родных. Еда как социальная смазка. Та еда, которую ты ешь просто потому, что хочется.

Это нигерская еда, добавляет Махаман. Когда наша дочь уезжает учиться во Францию, она всегда просит нас присылать ей criquets. Именно по ним она больше всего скучает: это самый отчетливый вкус родины. Да, кивает Карим, по ним все скучают, мы посылали моей сестре посылки, когда она тоже жила во Франции. А помните, говорит он мне, что сказал этим утром мужчина, который торговал этими насекомыми цвета ржавчины, хрусткими даже на вид, на сонном рынке за университетом: «Пожарьте их, обсыпав солью, и возьмите с собой в Нью-Йорк, поделитесь ими с каким-нибудь нигерцем, который скучает по родине, – порадуйте его!»

За такими разговорами мы быстро устанавливаем, что criquets, как и многие другие продукты и блюда, утоляют не только физический голод, но и духовную жажду. Если вы едите criquets, это делает вас настоящим нигерцем. В Чаде их тоже едят, говорит Карим, но там качество пониже. А в Буркине-Фасо их не ест никто, только студенты-нигерцы привозят их из дома через границу, и в Уагадугу их кое-кто уже распробовал. Но туареги их не едят, говорит кто-то, еще больше запутывая национальный вопрос. И, появившись как по заказу, широко улыбаясь, прикрывая за собой садовую калитку, директор LASDEL (научного института, который пригласил меня сюда) говорит: «Да, истинная правда, мы, туареги, не едим никаких мелких животных!»

Особая еда, соглашаемся мы все, и на рынках в Ниамее и Маради это совершенно ясно. По подсчетам ООН, 64 % жителей Нигера живут менее чем на один доллар США в день (в пересчете на местную валюту). Режим с трудом удерживает власть. Как властям раздобыть ресурсы, чтобы обеспечить себе поддержку населения, когда 50 % потенциального годового бюджета уходит напрямую международным организациям развития? Правительство оспаривает статистику ООН, а также показатель в индексе человеческого развития 2007 года – 0,374, означающий, что Нигер находится на сто семьдесят четвертом месте из ста семидесяти семи изученных стран, и индекс матерей организации «Спасем детей» за 2007 год, согласно которому Нигер на сто сороковом месте из ста сорока стран, и 40 % детей в Нигере недоедают, средняя продолжительность жизни женщин – сорок пять лет, а каждый четвертый ребенок не доживает до пяти лет. Пресса расценивает эти цифры как позор страны и – более напористо – как проявление враждебности со стороны международного сообщества [328]. Однако с какой стороны ни взгляни, в такой обстановке риторика кризиса невыгодна правительству. Возможно, некоторые из этих цифр можно оспорить, поскольку экономика в Нигере преимущественно аграрная, далекая от простой модели на основе наличных денег. Но совершенно ясно: если не считать сотрудников международных организаций, преуспевающих торговцев и политиков, то мало у кого из нигерцев есть большой располагаемый доход.