Восьмого января 2008 года Абду Махамане, исполнительный директор первой в Нигере независимой радиостанции R et M, ехал домой по Ниамею, столице страны. Примерно в полдесятого вечера, когда он въехал в предместье Янтала на западе города, его тойота наткнулась на фугас, закопанный под грунтовой дорогой. Радиостанция объявила без обиняков: «Нашего коллегу разорвало в клочья». Женщина, ехавшая с ним в машине, выжила, но получила серьезные травмы.

Мы с Каримом только что сошли с автобуса в Маради, в шестистах семидесяти километрах восточнее Ниамея, и смотрели новости вместе с еще тремя-четырьмя постояльцами в тускло освещенном гостиничном баре. «Я каждый вечер езжу домой по этой дороге», – потрясенно выдохнул Карим. На большом плоском экране телевизора толпа безмолвно созерцала воронку, подсвеченную прожекторами, и измятый остов машины журналиста. В студии, сидя на фоне фотографии горящего автомобиля, которую, верно, кто-то сделал телефоном, пресс-секретарь правительства клеймил «Движение нигерцев за справедливость» (ДНС) и призывал законопослушных граждан искоренить зло, которое угнездилось в их рядах. Со своей стороны, ДНС, движение туарегов, которое в феврале 2007 года подняло вооруженный мятеж на севере Нигера, обвинило режим президента Мамаду Танджи в том, что он сам устанавливает фугасы, чтобы разжигать эскалацию небезопасности и насилия, и затягивает очередную фазу многолетнего конфликта, потому что отказывается вступать в переговоры.

В гостиничном баре царили сомнения, контрсомнения и вдумчивое молчание. В столице это был первый теракт, но месяц назад здесь, в Маради, подорвались на противотанковых минах два человека, а в городе Тахуа были ранены еще четверо. Два месяца назад в окрестностях Агадеса, крупного города на севере страны, пострадал автобус, битком набитый пассажирами. В том, что правительство враждебно относится к независимым журналистам, сомнений не было: в тот момент два нигерских и два французских репортера содержались в одиночном заключении за то, что сунулись в зону деятельности повстанцев, где действовало военное положение. Но кто мог сказать, специально ли охотились на Абду Махамане или он пострадал случайно? И, в любом случае, кто мог быть уверен в том, на кого работают эти убийцы? Из радиоприемника прозвучало: люди «ходят на цыпочках», все «боятся, что их разнесет в клочья».

Однако, как прекрасно известно нигерцам, есть много разных обстоятельств, при которых тебя может разорвать в клочья, есть много разных причин опасаться за свою безопасность и испытывать ужас. Эти фугасы и этот страх – всего лишь два из множества путей, по которым волнения распространялись по стране. При первом знакомстве Карим лаконично посвятил меня в тонкости политической жизни Нигера. Добро пожаловать в Нигер, сказал он, в большую страну с малочисленным населением, в бедную страну, богатую полезными ископаемыми, в слабую страну с сильными соседями.

Примерно двумя днями раньше мы вдвоем проехали на такси через построенный на деньги США мост Кеннеди, переброшенный через реку Нигер в Ниамее, и прогулялись по студенческому городку Университета Абду Мумуни, где кипит жизнь. Карим учился там на юриста до 2001 года, когда университет закрылся из-за того, что студенты забастовали. Карим уехал, чтобы продолжить учебу в Нигерии и Буркине-Фасо. У него до сих пор много друзей в университете, и мы часто останавливались, чтобы поздороваться. Парни, собравшись кучками на солнцепеке у своих общежитий, слушали радио, разговаривали о политике, стриглись. Девушки проходили мимо, взявшись за руки.

В кабинете, полном книг, расположенном на первом этаже двухэтажного красного кирпичного здания, где находится факультет естественных наук, мы познакомились с Махамане Сааду, профессором биологии растений. Еще раньше Карим терпеливо объяснял мне, как политическая нестабильность на севере Нигера порождает произвольные вспышки насилия и психические расстройства, как она обрекает национальную экономику на отсталость, препятствуя освоению подземных богатств (месторождений урана и нефти), как она расширяет возможности для геополитических козней Франции – бывшей колониальной державы, а также Ливии и других соседей. Профессор Сааду выслушал мой рассказ о замысле этой книги, а Карим пояснил, что мы проведем две недели вместе, беседуя с жителями Ниамея, Маради и окрестной сельской местности о саранче: что делают эти насекомые, что люди делают с ними, что они значат и что они порождают здесь, в Нигере. Когда мы договорили, профессор Сааду сказал нам, что и фугасы, и саранча плодят страх, причем не только поодиночке, но и сообща.

Из-за политического противостояния и нешуточной опасности стать жертвой похищения, сказал профессор Сааду, группы, которые на зарубежные деньги борются с саранчой в Агадесе, вблизи плато Аир и наступающих песков Сахары, редко покидают свои базы. А если покидают, то лишь для кратких полевых вылазок. Они не в состоянии выполнять свою работу, и – поскольку где тонко, там и рвется – нет толку и от замысловатой «транс-Сахелианской» сети слежения за саранчой, этой системы раннего предупреждения, которая должна защищать тех, кто живет по соседству с этой зоной, – а это не только зона конфликта, но и зона распространения, точка, откуда criquet pèlerin – самый губительный вид сахелианской саранчи – прорывается на запад и на юг, в сельскохозяйственные регионы.

Собственно, продолжал профессор, если вы изучите атлас распространения пустынной саранчи и всмотритесь в карты ее «района рецессии» – зоны, где саранча размножается и скучивается, зоны, откуда полчища отправляются на поиски более влажных и зеленых кормовых угодий; зоны, покрывающей около шестнадцати миллионов квадратных километров в широком поясе, который идет через Сахель и Аравийский полуостров, достигая Индии; единственной зоны, где, возможно, есть слабый шанс обуздать развитие насекомых, – вы четко увидите, что многие из важнейших очагов находятся в местах, куда сейчас невозможно добраться из-за вооруженных конфликтов: север Нигера, восток Мали, север Чада, Мавритания, Сомали, Судан, Афганистан, Ирак, запад Пакистана… Список длинный, уже знакомый и в этом контексте глубоко удручающий.

В другой части студенческого городка, на факультете филологии и общественных наук, профессор Бурейма Альфа Гадо рассказал похожую историю. Альфа Гадо – историк, ведущий специалист по голоду в Сахеле, автор авторитетной работы на эту тему [325]. Он рассказал, как определил по рукописям, которые хранятся в Тимбукту (древнем центре мусульманской и домусульманской учености), моменты бедствий начиная с середины XVI века. Чтобы описать катастрофы ХХ века, он опрашивал сельских жителей. Так он выстроил хронологию сильного голода, выявил ключевые факторы (основные – засуха, саранча и перемены в сельскохозяйственной экономике) и их изменчивые взаимодействия.

Исследования профессора Гадо обнажили аграрное общество, которое столкнулось с крайней нестабильностью, уязвимое перед превратностями дождей или их отсутствия, эпидемиями среди людей и животных, а также вспышками размножения среди насекомых. Его работа подтверждает тот очевидный факт, что природные бедствия обостряют уже существующие проблемы – уязвимые места и неравенство в социуме, а природа как таковая (в данном случае ее развитие предопределяется опустыниванием и засухой, которая, в свою очередь, спровоцирована климатическими изменениями) далека от невинной естественности. Профессор тщательно и подробно описал локальные социальные аспекты этих событий – политику колониальных и постколониальных властей, которая увеличила подверженность сельчан голоду и снизила их сопротивляемость заболеваниям и нашествиям насекомых. Не умолчав о немногочисленных, слишком недолговечных периодах относительного процветания, Альфа Гадо описал состояние повседневного истощения, которое прерывалось катастрофами, когда количество умерших «неисчислимо». Как и Махамане Сааду, он нарисовал картину ужасов, которые накладываются друг на друга, картину вечного пребывания на краю пропасти: это скорее состояние, чем событие, состояние со своими ритмами, историей и долговременными последствиями.