4 октября войска совершили бросок на кочевья султана Мамбета, но тот уже скрылся в лесах, а войска наши после этого последнего усилия повернули назад. [511]

Были взяты трофеи, захвачено «в добычь множество скота, примерно по количеству рогатого до шести тысяч, овец до пятнадцати тысяч, что на них и поделено, и часть оставлена для казны»[512]. Взяты были и пленные от 600 до 700 человек, их также разделили между победителями, но «внушено г. войсковому атаману, что он записывать может годных в казаки»[513]. Наконец, достойна внимания оценка действий войск в этом сложном и кровавом деле:

И действительно было с чем поздравлять: после этой кровавой сечи в урочище Кременчик в Прикубанье наступила тишина – и наступила надолго. Уцелевшие ногайцы присмирели, а племена Большого Кавказского хребта после такого предметного урока ощутили грозную силу русских войск. Сама того еще не осознавая, Россия вступила на дорогу колониальных войн и присоединений.

В далекой Северной Пальмире были весьма довольны и талантом, и рвением Суворова. Он был удостоен высокой награды, большой настольной золотой медали «на присоединение Крыма». Потемкин в письме от 5 ноября 1784 г. так сообщил об этом полководцу:

Но это будет через тринадцать месяцев после побоища на берегах студеной Лабы. А пока что этот год надо было прожить.

Начинался 1784 год, как обычно, массой служебных дел и забот. Усмиренный край не отпускал от себя генерала: надо было следить за ремонтом укреплений, заботиться о прекращении болезней среди солдат, печься о пропитании мирных ногайцев. В середине февраля в крепость Св. Димитрия Ростовского [516] почта из Петербурга доставила важнейшую новость: 2 февраля государыня пожаловала Потемкина чином генерал-фельдмаршала и назначила президентом Военной коллегии. Суворов был искренне рад и не кривил душою, поздравляя своего патрона:

Он просто прекрасно понимает, что упрочение положения Потемкина послужит и ему щитом от завистников и клеветников, которых становится все больше по мере роста его известности. С радостью, как отдых от трудной службы на беспокойной границе, принимает Суворов новое назначение – командование Владимирской дивизией. Сдав 10 апреля[518] Кубанский корпус новому командиру, он едет в Москву.

В Белокаменной оказался он 21 апреля, но вот какая странность: остановился он не в своем доме у Никитских ворот, а в особняке генерал-губернатора древней столицы графа З. Г. Чернышова. Почему? Ведь дома его ожидала Варвара Ивановна. В том-то было и дело. Она ждала ребенка, но герой наш теперь не ждал его. В бумагах человека, в те времена чрезвычайно известного, начальника потемкинской канцелярии, умнейшего и проницательнейшего В. С. Попова, сохранилась писанная по-французски помеченная 21 мая суворовская собственноручная записка:

«Мне наставил рога Сырохнев. Поверите ли?»[519]

Старая рана вскрылась вновь и более уже не заживала. Семья его развалилась вторично и окончательно. В истории этой много неясного. Приехав в Москву, Суворов подал прошение прямо в Святейший синод, обвинив супругу в недозволенной связи с секунд-майором И. Е. Сырохневым, автором истории похода Надир-шаха персидского против лезгин. В прошении оскорбленный супруг обещал представить «обличающее ее свидетельство». Но вместо этого умчался в Петербург.

Уже 29 мая был он на берегах Невы. О дальнейших событиях поведал уже знакомый нам И. Турчанинов в письме от 1 июня Потемкину:

Турчанинов поехал к Суворову, но оказалось, что генерал находится у преосвященного митрополита Гавриила, хорошо известного читателю по эпизоду примирения супругов в Астрахани в 1780 г. Турчанинов отправился к преосвященному:

Однако «довольство» продолжалось недолго. Так как никаких неопровержимых свидетельств измены Суворов не представил, то и Священный синод предложил ему начать дело о разводе в низшей церковно-судебной инстанции. Как видно, первоначальная ярость утихала, и он сообразил, что марать семейную честь бракоразводным разбирательством в подобного рода суде было бы негоже. Философски заключает он по этому поводу: