– От тяжелой батареи на окраине? – озадаченно переспросил командир полка морских пехотинцев. – Странно. Почему не слышал о таковой? Сейчас я этим бездельникам от разведки сам побудку устрою.

Утром, когда группа Жодина благополучно вернулась в расположение батареи и Гродов уже был занят другими хлопотами, вновь позвонил Осипов.

– Отсыпаешься, комбат?

– Жду обещанного вами звонка. Что там сообщают ваши «бездельники от разведки»?

– Что ты действительно был прав, капитан. Разговорчивый «язычок», которого они сумели добыть, подтверждает: батарея у Старых Беляров появилась поздно вечером. И рассчитана она была на то, чтобы подавить твои орудия, а затем вскрыть мою линию обороны.

– Это понятно: румыны спят и видят, как бы моих комендоров укротить.

– Но ближайшая задача всей этой белярской группировки – сбросить моих пехотинцев в море или хотя бы для начала прервать связь основных наших сил с левобережными подразделениями по григорьевской дамбе.

– Но я так и не понял, товарищ полковник, батарея эта вражеская «была» или все еще есть?

– Какое там «есть»?! Кучи железа да приятные воспоминания. Видно, придется им самому Антонеску на тебя пожаловаться.

– Вот теперь все прояснилось.

– Тогда, на булдынской дамбе, ты их очень красиво переиграл. Пленный признает это. Всего один артналет, а потерь вражеских – как после крупного сражения. Уверен, что когда-нибудь исследователи войны эту операцию изучат и опишут.

– Мы люди щедрые, скрывать секретов своих не станем.

– Но ты обратил внимание на показания пленного?

– Упоминание о дамбе?

– То-то же: о дамбе! Сейчас румыны и немцы опять нацелились на григорьевскую, ту, что у самого моря, перемычку, соединяющую насыпью две косы. Как считаешь: извлекли они для себя хоть какой-то урок из побоища на булдынской дамбе или же стоит еще раз применить тот же прием?

– Гадать, извлекли или не извлекли, не будем, это покажет бой. А вот применить тот же тактический ход – еще как стоит! На любой дамбе условия артиллерийской блокады одинаковы. Мы отработали их почти до идеала, так почему должны теперь отказываться от них? Если противник по ходу начнет хитрить – тут же перестроимся.

– Справедливо, – признал полковник.

– Конечно, на месте румынского командования я бы немедленно изменил тактику форсирования дамбы. Сначала использовал бы метод десанта с постепенным расширением плацдарма на западном берегу. А затем уже перебрасывал бы подкрепления отдельными, до роты, подразделениями; причем в быстром темпе и в пешем порядке. Но почему я должен думать за румынских офицеров, этих наглых, мало чему пока что научившихся обалдуев?!

Полковник помолчал, возможно, осмысливая услышанное и примеряя его к реальной обстановке, которая создалась в районе григорьевской дамбы.

– Хотелось бы, капитан, чтобы ты уцелел. Хотя бы на этом первом, затяжном этапе войны уцелел. Из тебя может получиться неплохой командир, причем уже того, самого старшего комсостава. – В голосе полковника явно просматривались отцовские нотки. Возможно, говоря о необходимости уцелеть, он имел в виду не только его, комбата береговой батареи, а еще и кого-то, более близкого ему.

– Постараюсь уцелеть, – слишком уж как-то по-школярски бойко, а потому легкомысленно пообещал Гродов. – Хотя тут уж – как получится.

– Это понятно. Кстати, разведка докладывает, что сегодня утром румыны пойдут в генеральное наступление по всей линии Восточного сектора. Цель этих хреновых «бонапартов» – прорваться к морю и загнать нас за линию уже даже не Большого Аджалыкского, а Куяльницкого лимана.

Гродов взглянул на расположение названного лимана и сразу же обратил внимание на большой просвет между ним и двумя заливами в верховьях лимана Большого Аджалыкского. Как раз по этому просвету проходил участок пока еще уцелевшей железной дороги, некогда, пусть и неудобным, окружным путем, по единственному в южной части Буга мосту, соединявшей Одессу с Николаевом, а дальше – с Херсоном, Крымом…

Именно на этот многокилометровый и плохо защищенный просвет, понял комбат, румыны нацелят теперь всю свою авиацию, бронетехнику, кавалерию… Причем, если только по одному из берегов Большого Аджалыкского противник прорвется к морю, его батарея тут же окажется полностью блокированной с суши, да и с моря, по существу, тоже. Поскольку первое, что они сделают, – это разнесут вдрызг его причал и возьмут под артиллерийский обстрел все подходы к Батарейному заливу. Мало того, румыны тут же постараются отрезать от берега саму батарею.

– А ведь оттуда, от берегов Куяльницкого лимана, восточную часть города румыны смогут обстреливать даже из легких полевых батарей, – задумчиво разъяснил их замысел комбат.

– Самое страшное, что сдерживать их уже, по существу, нечем: самолетов нет, танков нет, резервы живой силы тоже, по существу исчерпаны.

Комбат понимающе вздохнул, однако понимал, что произнес все это командир первого полка морской пехоты не ради того, чтобы вызвать у него сочувствие.

– В любом случае приказ командования нам заранее известен: «Держаться до последней возможности!»

– И придется держаться. О намечающемся наступлении противника я уже сообщил в штаб военно-морской базы. Обещают только то, что пока еще в состоянии обещать, – поддержку корабельных орудий.

– Что касается корабельной поддержки, то всем, обороняющим Одессу, в каком-то смысле очень повезло: при любом натиске врага можем рассчитывать на поддержку корабельных орудий. И на твою, комбат, поддержку мы не просто рассчитываем, но буквально уповаем.

На исходе того же дня со стороны Новой Дофиновки в расположение батареи прибыли две зенитные пулеметные установки. Это были новые четырехствольные «спарки», только что прибывшие из Севастополя, но командовал этим пулеметным отделением тот же старший сержант Романчук, который в свое время уже командовал таким отделением зенитного прикрытия. «И запомните, други мои походные, – прочел комбат в записке, которую вручил ему Романчук, – что капитан третьего ранга Райчев слово свое держит». Одну из этих пулеметных установок, смонтированных на автомобильной платформе, Гродов тут же велел расположить неподалеку от ложной батареи, приказав расчету основательно окопать ее и всячески обращать на себя внимание во время авианалетов. «Пусть лучше бомбардировщики и артиллерия противника долбят деревянные пушки. Нам их не жалко, еще смастерим».

4

Оглянувшись, Терезия увидела, что, положив руку на кобуру пистолета, баронесса стоит посреди крыльца, не скрывая, что расправа над Волчицей происходила на ее глазах. Уже одним этим Валерия бросала вызов и ей, и тем двум чекистам, которые, не вмешиваясь, молча наблюдали за происходящим. Баронесса могла отсидеться в доме, делая вид, что не расслышала выстрелов или же не придала им значения, а затем огнем из пистолета отбить ее, Терезии, попытку расправиться с ней самой, привлекая на помощь немецкого моряка-телохранителя.