исключительно для того, чтобы жить запершись, погруженными в известного рода безмолвное созерцание сельских красот; высший свет Рима осудил бы их за это. Во времена Тиберия один знатный человек в Риме, Сервилий Ватия, почувствовав, должно быть, ужас и отвращение ко всему, что видел в Сенате, выстроил себе великолепную виллу подле Кум и провел там оставшуюся жизнь. Нам и в голову не приходит порицать его за то, что он оградил себя от стольких опасностей и от такого стыда, и никто не станет жалеть его за то, что он жил в такой восхитительной стране; но римлянам было крайне трудно понять, даже во времена империи, чтобы можно было так удалиться в добровольную ссылку от общества и от общественных дел; Сервилий Ватия производил на них впечатление заживо похоронившего себя, и Сенека признается нам, что каждый раз, как он проходил мимо прекрасной кумской виллы, он не мог удержаться, чтобы не сказать: «Здесь покоится Ватия».

Таким образом, хозяевами этих дач были обыкновенно люди, причастные к деловой жизни и общественному движению, финансисты, политики, приезжавшие туда, чтобы отдохнуть от прежних трудов и приготовиться к трудам последующим, писатели, желавшие укрепить свой ум и оживить в уединении воображение. «Здесь, – говорил Плиний, совершенно счастливый очутиться в своем лаврентском доме, – здесь я не слышу больше докучного шума; здесь беседую только сам с собой или с моими книгами. О море, о побережье, мои настоящие рабочие кабинеты, сколько мыслей зарождаете вы во мне, сколько диктуете произведений?» Так как он очень любит говорить нам о себе, то дает картину, где час за часом описана вся его тамошняя жизнь: «Я встаю, когда могу, обыкновенно около первого часу (шесть часов утра). Сначала мои окна остаются затворенными, ибо я заметил, что тишина и сумерки оживляют ум. Если у меня есть какая-нибудь начатая работа, я занимаюсь ею; я сначала соображаю все в уме, идеи и даже стиль, как будто бы я писал. Так я работаю, когда больше, когда меньше, смотря по степени легкости, с какой мне удается сочинять и запоминать; затем я зову секретаря, велю отворить окна и диктую то, что сочинил. Часу в четвертом или пятом (десять или одиннадцать), смотря по погоде, я иду гулять в аллею или под портиком и не перестаю, гуляя, сочинять и диктовать. Затем я еду в повозке; и тут опять я продолжаю работу, которой занимался во время утреннего отдыха и за прогулкой!» И он продолжает описывать эти трудовые дни, где работа примешивается ко всему, даже к часу вечерней еды, ибо, согласно обычаю, в это время происходит поучительное чтение. Даже когда он предается какому-нибудь необычайному удовольствию, например охоте, он очень озабочен, чтобы не забыть взять с собой таблички; они подле него, когда он сидит около сетей, и, если кабаны долго не попадаются, он вынимает стилос и принимается писать; если придется вернуться с пустыми руками, по крайней мере, он принесет свои таблички, все исписанные. Мы не совсем так понимаем жизнь в деревне. Конечно, не все были тогда так трудолюбивы, как Плиний; должны были быть люди, которые не брали всюду с собой своих секретарей и, когда отправлялись на охоту, оставляли свои таблички дома; но почти все, подобно ему, были политики, ораторы, ученые, люди светские, которых усталость погнала на время из города, собиравшиеся вскоре туда вернуться и желавшие воспользоваться своим пребыванием в деревне, чтобы возвратиться к обычным занятиям с более крепким телом и с более живым умом.

План виллы Плиния Младшего

Когда знаешь, для кого были выстроены римские виллы и для чего туда приезжали, видишь, что они вполне отвечали своему назначению. Это их первая заслуга, как в их целом, так и в подробностях, что они были вполне приспособлены к тому, что от них требовалось. Плиний Младший оказал нам услугу, описав нам свои виллы, и этого описания достаточно, чтобы дать нам понятие о других. Прежде всего мы будем поражены, читая его, тем сходством, какое в главном представляют эти дома Этрурии и Лаурентума с виллой Адриана, которую мы только что изучили. Действительно, между ними одна разница – состояние и положение их владетелей. Простое частное лицо не могло себе позволить то, что было доступно императору; но в общем система построек и украшений та же, и письма Плиния часто подтверждают реконструкцию Доме.

Думается, что наше первое впечатление, если бы мы могли видеть виллы Плиния, особенно виллу в Этрурии, наиболее красивую, было бы крайнее удивление вследствие многочисленности составлявших их построек. Все эти строения различной формы и высоты, скорее приставленные одно к другому, чем соединенные в одно, произвели бы на нас впечатление поселения гораздо больше, чем впечатление виллы. Но следует помнить, что дело идет о жилище римлянина, который, даже если он похвалялся, что живет просто, не мог обходиться без толпы рабов. Когда не довольствуются тем, чтобы помещать их в погребах, а желают, подобно Плинию, дать им приличные комнаты, которые, при надобности, можно было бы предложить друзьям, надо иметь много места и многочисленные жилые помещения. Что удивляет еще более, чем число этих жилых помещений, это то, что хозяева не дали себе труда расположить их в большем порядке; но мы уже видели, что римляне, особенно у себя на вилле, по-видимому, не очень беспокоились внешней симметрией и пропорциональностью. Так, вместо того чтобы расположить все гостиные и другие комнаты с одной стороны, ради симметрии, архитекторы распределяли их всюду понемногу, чтобы дать им различное расположение; они увеличивали число отдельных павильонов, чтобы чувствовать там себя более уединенным и чтобы из них был во все стороны более красивый вид. Общее распределение могло казаться менее удачным, но комнаты были более удобны, что было для них достаточно. Мы люди тщеславные и думаем прежде всего о фасаде, лишь бы он имел достойный внешний вид, мы охотно соглашаемся быть дурно помещены. Римляне менее заботились о впечатлении, какое здание производит на прохожих, и строили дом лишь для тех, кто должен был в нем жить. Все, что могло сделать дом приятней для жителей, употреблялось без меры; ничего не щадили, когда дело шло о доставлении себе укрепляющего отдохновения и разнообразия тихих удовольствий. Без сомнения, Плиний не был сластолюбцем; наоборот, он слыл за человека старинных нравов, и поэт Сенций Авгурин видел в нем нескольких Катонов. А между тем невольно делается страшно, когда видишь, до чего он доводил заботу о своих удобствах у себя