впечатление на посетителя. Восьмиугольные сени вели в один из тех дворов, которые римляне называли перистилями. На вилле было много сеней, но эти должны были быть обширнее и великолепнее других. Тут нашли столько богатейших остатков, что архитекторы, производившие их очистку, дали им название Piazza dʼoro. Они были окружены портиком с колоннами из восточного гранита, вымощены розовым мрамором, и статуи (думают, что найдены их основания) дополняли великолепие украшения. В глубине перистиля, против восьмиугольных сеней, возвышалась обширная зала, увенчанная куполом и оканчивавшаяся полукруглой апсидой. По четырем углам зала находятся ниши, получавшие свет сверху. Доме полагает, что они были сделаны для помещения в них статуй, и старание, которое было приложено для лучшего их освещения, позволяет думать, что это должны были быть произведения знаменитых художников. Известно, что такое выгодное расположение, дающее возможность лучше пользоваться образцовыми произведениями искусства, было воспроизведено во дворе Бельведера в Ватикане. Такое великолепие, по-видимому, указывает, что эта прекрасная зала и перистиль перед нею предназначались для императорских аудиенций и что там государь принимал посланных от городов и провинций, приходивших к нему. К этим официальным комнатам, где Адриан отправлял свои императорские обязанности, можно отнести также и довольно хорошо сохранившуюся залу, через которую проходят, когда идут из Нататориума в Пойкил. В ней видели то храм, то место собрания философов (schola stoicorum); Адриан недостаточно любил философов, особенно стоиков, чтобы строить для них такое великолепное здание. Мы скорее склонны видеть в ней базилику, ибо она походит на базилику, найденную на Палатине. Мы знаем, что Траян имел обыкновение собирать на своей вилле (Centum Celloe) своего рода частный совет, состоявший из Сенаторов и должностных лиц, чтобы судить с ними дела, решение которых он оставил за собою. Обыкновенно это были дела щекотливые, касавшиеся военачальников его армии или его домашних. Днем слушали речи адвокатов и читали приговоры; вечером император допускал судей к своему столу, и после обеда отдыхали за приятными беседами или смотрели игру мимов и актеров. Если Адриан следовал примеру Траяна, что довольно правдоподобно (ибо он был большой друг правосудия), если он созывал у себя на вилле такого рода суды, заседания их, вероятно, происходили тут.

Не надо забывать, наконец, что Адриан был не только безупречный император, старавшийся точно исполнять обязанности, требовавшиеся его положением, но также и великолепно образованный человек, что он имел большую склонность к духовным удовольствиям и очень любил подражать грекам. Надо полагать, что такие вкусы старого государя, несомненно, оставили некоторые следы на вилле, им построенной. Там нашли подле Пойкила довольно хорошо сохранившееся ристалище с очень значительными службами: все императоры, любившие Грецию, выражали страсть к играм атлетов, вроде того, как в прошлом веке наша знать, не желавшая отставать от моды английской аристократии, только и говорила всегда, что о лошадях да о жокеях. Для сценических представлений было еще лучшее устройство; на вилле имеется по крайней мере три театра. Один, по-видимому, одеон; другой, наиболее сохранившийся из всех, который находится на месте, где теперь вход на виллу, имеет перед собой большую четырехугольную площадь, долженствовавшую служить местом прогулок для зрителей. Некоторые подробности стройки навели на мысль, что это был греческий театр. Латинский театр несколько выше, со стороны Темпейской долины. Теперь он крайне попорчен, но говорят, что в прошлом столетии можно еще было видеть мраморные украшения орхестры и основания статуй, украшавших подий. Надо сознаться, что такое обилие театров поражает в век, когда драматическое искусство так мало процветало. Еще можно бы понять существование греческого театра: такой образованный царь, как Адриан, имевший вкус к тонким вещам, мог любить смотреть там пьесы Менандра. Этот великий поэт, так хорошо знавший жизнь и так тонко ее описывавший, хранил все свое обаяние на изящное изысканное общество; его изучали в школах, его читали в высшем обществе, и мы знаем, что его играли в Неаполе в I веке. Но что же могли представлять в латинском театре на вилле Тибура? Можно ли предположить, что там давали Плавта, Цецилия, Теренция? Такое возвращение к поклонению старым авторам было тогда довольно в моде. Адриан похвалялся, что предпочитает Энния Вергилию, а Фронтон в своей переписке по всякому поводу говорит о старых ателланских комедиях; но одно дело – восхищаться древними писателями в своем кабинете или цитировать их в своих писаниях, и другое – изображать их на сцене перед людьми, которые с трудом их понимают. Быть может, император, чтобы прослыть за покровителя литературы, открывал гостеприимство в своем загородном театре редким произведениям каких-нибудь немногих талантливых писателей. Обыкновенно это были довольно слабые подражания греческому театру, написанные для великосветских гостиных и которые не могли иметь никакого успеха у настоящей публики. Быть может, также Адриан, ставший под старость угрюмым и искавший развлечений, призывал к себе на виллу актеров народных театров и заставлял их играть ему две пантомимы, очень забавлявшие тогда римскую чернь; одна изображала приключения начальника шайки воров, который сцепляется с полицией и издевается над людьми, пытающимися забрать его; другая – любовника, накрытого внезапно возвратившимся мужем и вынужденного спрятаться в сундук, – два сюжета, не перестававшие с тех пор увеселять народ, а иногда также и людей развитого ума.

Вне всякого сомнения, на вилле Адриана были библиотеки, вероятно, одна греческая и одна латинская. Их предположительно видят в двух зданиях, стоящих рядом, и где по нескольку комнат в каждом. Единственная причина, по которой так думали, та, что они расположены по правилам Витрувия, желавшего, чтобы книги получали свет с востока. Над одним из этих зданий возвышалась трехэтажная башня, которая могла служить обсерваторией для императора, любителя астрологии. Согласно обычаю эти библиотеки должны были заключать бюсты великих писателей наряду с их произведениями. Некоторое количество их нашли в окрестностях Тиволи; из них по крайней мере один – с виллы Адриана; на каждом – короткая надпись, характеризующая то лицо, чьи черты он воспроизводит. Над мудрым Солоном читаем слова: «Ничего лишнего». Осторожный Питтак учит нас, что «надо пользоваться случаем», а меланхоличный Диас – что «люди в громадном большинстве злы». Обычай украшать библиотеки портретами великих людей существовал уже со времен Цицерона. Опечаленный, утративший бодрость, охваченный предчувствием конца республики при виде того, что наиболее бесчестные люди достигали первых почестей, он искал прибежища в занятиях, жил среди книг и писал своему другу Аттику: «Я предпочитаю сидеть у вас на маленькой скамеечке под изображением Аристотеля, чем в их курульных креслах».

Мы не сомневаемся также, что на вилле в Тибуре должна была быть зала для публичных чтений.