— Павел Иванович, звонили с проходной. Там ваша супругаприехала… Они, конечно, пропустили безо всякого, только говорят, с ней вроде быне в порядке что-то…

— Что?!

— Они не сказали, просили просто передать…

— Где она?! — рявкнул Петр, срываясь с кресла.

— Да что с вами такое? Она в лифт вошла, сейчас сюдаподнимется, вон идет уже… Я пошла, да? — И шустро выпорхнула.

Катя вошла, придерживая обеими руками у горла воротникбелого летнего плащика. Он торопливо нажал кнопку, блокируя замок,встревожившись не на шутку: лицо у нее было испуганное, волосы растрепаны, увиска короткая, подсохшая царапина. Прямо-таки рухнув в кресло, Катя вздохнула:

— Еле добралась, чуть сердце не выскочило… Дайчего-нибудь крепкого. Петр кинулся к картине, скрывавшей потайной бар,наплескал в рюмку,

второпях пролив себе на пиджак, подал. Катя выпила в дваглотка, помотала головой, прикрыв глаза, встретила его взгляд, попыталасьулыбнуться:

— Отпустило, кажется…

— Что стряслось? — спросил он, себя не помня отбеспокойства. — Может, Земцова вызвать?

— Не надо, — тихо сказала Катя. — Все впорядке.

— Ничего себе — в порядке… На тебе лица нет. Чтослучилось? Машина где?

— Представления не имею… — бледно улыбнулась Катя.

— То есть как? Где Елагин?

— Не знаю. И сто лет его не видеть… Кобель чертов…

— Он что… опять? — догадался Петр. Как ни странно,вдруг отлегло от сердца — поначалу-то мерещились всякие ужасы вроде нападенияна машину того психа, стрельбы, похищения Надьки…

— То-то и оно, Паша, что — опять… — сердито сжав губы,она распахнула плащ.

Атласная белая блузка с длинными рукавами не просто лишиласьверхних пуговиц — была разорвана у ворота, на шее у ключицы краснеет парочкадлинных царапин, тоненькая перемычка кружевного черного лифчика тоже разорвана,так что он свободно болтался, выставив на нескромное обозрение великолепнуюгрудь.

— Насмотрелся? — в сердцах выпалила Катя. Встала скресла и сбросила плащ, повернулась боком. — Ты еще сюда посмотри…

Петр выругался сквозь зубы. Сзади, на талии, застежкакороткой синей юбки была выдрана с мясом, «молния» разошлась.

— Рассказывай, — сказал он, налив себе в ту жерюмку. — Он что, попытался…

— Нет, я сама ему предложилась в машине, — ссарказмом, зло сверкая глазами, бросила Катя. — Как думаешь? Короче, наполдороге он будто с ума сошел. Свернул к скверику, заглушил мотор и без особыхпрелюдий на меня буквальным образом накинулся. Порвал на мне все, глазабешеные, несет дурь какую-то… — Она зябко передернулась. — Вспомнитьжутко. Никакие уговоры не действуют, навалился, как робот… В общем, двери онзабыл заблокировать, я выскочила, кинулась, куда глаза глядят. Он, слава богу,следом не побежал, может, опамятовался… Хорошо еще, была в плаще, иначе непредставляю, как бы и выглядела… Но все равно люди успели заметить… ясообразила свернуть в переулочек, там кое-как запахнулась… юбка то и делопадала, приходилось через плащ поддерживать, вид был тот еще… Ну, а потомподвернулась машина, водитель попался приличный, в годах, ни вопросов особо незадавал, ни с сочувствием не лез, хоть и видел: что-то со мной не то. За когопринял, не знаю уж… Доехала до фирмы, узнали, пропустили…

— Ну, так… — многозначительно протянул Петр, подошел кстолу. — Жанна, где там Елагин?

— Не подъехал еще, Павел Иванович.

— Как только подъедет, пусть немедленно сообщат мне.Свяжись с гаражом, с охраной, с кем хочешь, но чтобы мне моментально доложили.Усекла?

— Конечно, Павел Иванович. Говорила я вам… Все ж сразупонятно, я не дура…

— Ладно, глазастая, — бросил онраздраженно. — Свои соображения держи при себе. И — чтобы немедленно…

Отключив селектор, вернулся к Кате, присел на широкийподлокотник ее кресла, присмотрелся. Она явно успокоилась, щеки после коньякапорозовели.

— Все будет в порядке, — сказал онободряюще. — Как только появится, вышвырну я его с волчьим билетом, анапоследок начищу харю, как в лучших домах…

— Может, без скандала? — спросила онарассудительно. — Он еще, чего доброго, болтать начнет про…

«Тьфу ты, — вспомнил Петр, немного охолонув. — И всамом деле, если Митька начнет продавать газетам кое-какую информацию, выйдетнешуточный конфуз. Или нет?»

— Брось, — сказал он. — Кто ему поверит?Доказательств-то никаких. Слова есть простое сотрясение воздуха, и не болеетого.

— А у него не могло остаться… фотографий?

— Ни в коем случае.

— Ох, Паша… Все эти твои развлечения…

— Катенька, договорились же — забыть.

— Забудешь тут, когда такие встряски случаются посредибела дня…

— Ну, прости, — сказал он сокрушенно, вынужденныйвновь принимать на себя чужую вину. — Выпей еще рюмочку, что ли. А яаптечку принесу. Надо царапины смазать.

Отыскав в аптечке какую-то импортную мазь, заменявшую старыйдобрый йод, ловко обработал царапины, парочка коих обнаружилась и наталии, — Митька, похоже, полностью соскочил с катушек и уподобилсяорангутангу. Катя ежилась и ойкала.

— Не пищи, — сказал он ворчливо. — Есливерить тому, что на тюбике написано, болезненных ощущений эта дрянь невызывает.

— Щиплется…

— Перетерпи, — посоветовал он с голь жехмуро. — Вообще, вид у тебя, надо сказать, провоцирующий. Виктимный,по-научному. Юбка, как носовой платочек…

— Мода.

— Мода… — ворчал он, вешая на соседнее кресло ееплащик. — Ну-ка, повернись, я еще здесь посмотрю… Когда в машине сидишь,юбки, поди, и не видно как таковой… А потом удивляемся, что у кого-то мозгиплывут…

— Ладно, не ворчи, — сказала Катя, явноприведенная хорошей дозой коньяка в беззаботное состояние. — Все хорошо,что хорошо кончается. Но какой у меня был вид… Боюсь думать, на кого была ипохожа…

— На чертовски легкомысленную девицу.

— На жертву маньяка, — поправила Катя весело. —Это ближе к реальности…

— Она посмотрела на свое живописное подобие. —Пашка, ты все-таки и сам немножко маньячок. Что, твои иностранцы меня сегодня втаком виде лицезрели?

— Они люди раскованные, — сказал Петр. — Чтоты так озираешься?

— Пытаюсь представить, где именно ты подружекрасполагаешь… Неужели прямо в кресле?

— Кто тебе такое напел? — возмутился он. Однако вглубине души чуточку устыдился — как-никак, не только Пашка, но и он сам в этомкабинете развлекался довольно предосудительно — с точки зрения законнойсупруги. Вопрос, конечно, философский — этично ли изменять чужой жене, Пусть исвято верящей, что она — твоя жена? Ну, предположим, сии мысли есть не болеечем увертки — речь ведь идет не о чужой жене, а о твоей любимой женщине. Новедь, если что и случалось, то — по обязанности, в рамках взятой на себя роли…