Это же, как праздник! Почти, как увольнение!

Все постепенно втянулись в учебу-службу.

Комбат Старун периодически пытался устраивать шмон, но все сходило по-тихому. Не хватало ума ему и офицерам в роте, что все запрещенное можно прятать в вещмешках, которые в особых клетках под замком.

Конечно, находили по мелочи, но такого как раньше, не было. Вроде, и успокаивался комбат и ротный насчет вшивников. Только по-прежнему у «Чапаева» местного Василия Ивановича осталась дурная привычка. Он приходил в роты с сигаретой во рту, прикуривал ее, быстро перемещался по казарме, швыряя спичку, а то и стряхивая пепел. На обратном пути он останавливался возле своей же спички или пепла, что стряхнул минуту назад, и орал на все спальное помещение:

— Земцов! Иппиегомать! Курцы! Наряд — снять к ебеней матери!

И снимали парней. Потом вечером снова заступать. Ничего хорошего. И снова за комбатом носились с утроенной энергией, подбирая его пепел и спички.

С вхождением в службу начались самоходы. Ночью покорять сердца и тела особ женского пола города Кемерово!

И это несмотря на то, что в случае поимки, в лучшем случае, отсидишь на «губе» суток трое, ну, в отпуск зимний можешь задержаться и не поехать. А то и вообще вылететь из училища в войска. Но желание женской ласки не останавливало желающих.

Рядом проходила тропа Хошимина, которая звала, манила. Вечером в курилке, из окон было видно, как наши старшие товарищи из различных батальонов устремляются в город, потом возвращаются оттуда.

Иногда устраивали офицеры засады на тропе, но никого еще не ловили. Прячась в тени, подобно опытным охотникам, ждали когда зверь выйдет на тропу, но зверь-курсант, верхним чутьем чуя опасность, уходил запасными тропочками.

А то и вообще были случаи, которые передавались из уста в уста, как внештатный начальник гауптвахты капитан Вытрещак, по кличке «Вася, вытри щеку», одел курсантскую шинель и встал возле забора. Вот очередной самоходчик собирается спрыгнуть с забора, Вася протягивает к нему руки, вроде, как помочь, но тот видит, что не друг его ждет. С удивлением опознает Васю и воплем:

— Бля! Вася, вытри щеку! На! Держи!

Спрыгивает с забора и уже в полете, со всей дури бьет его по голове бутылкой портвейна, что нес в казарму. Бутылка была неслабая, 0,7 литра. У капитана была на голове шапка офицерская с курсантской кокардой. Она-то и спасла его голову от разрушения. Ну, и, наверное, долгий опыт службы в армии, также привнес в безопасность свою толику.

Например, мозг ссыхается, а кость утолщается. Короче, Вася выжил, даже сознание не потерял. Только принял портвейн из разбившейся бутылки за свою кровь и долго и истошно орал. Прибежал в медсанчасть за первой помощью. Когда его обтерли и успокоили, что кроме шишки на голове, безнадежно испорченной формы, даже сотрясения мозга нет. Видимо, оттого, что и мозга-то нет. Сотрясать нечего. Один мозжечок остался. Налили ему немного спирта, вкололи укол от столбняка и отправили восвояси.

Так вот, первым в самоходе «залетел» бывший солдат, а ныне курсант Егоров. Его быстро вычислили, Вертков пришел ночью и пересчитал по головам и иным конечностям спящих. Нет Егорова.

Меня как «замка» подняли. Я тер глаза и божился, что не знаю, где он прячется. Но когда дежурному по роте было сказано, что он поутру вылетит из училища, как пробка из шампанского — быстро, шумно, показательно, тот сознался, что Егоров ушел около двадцати трех. И оставил адресок, если будет возможность отправить за ним дневального в случае шухера. Съездили с Вертковым на шальном, заблудшем трамвае на Южный, в частном секторе отыскали нужный дом и подняли довольного Егорова. И девчонка у него была хорошая… Я бы сам с такой познакомился. Она, дуреха, цеплялась за него, как будто его на расстрел уводят. Плакала, заламывала руки.

Как ночью добираться?

— Егоров, твой залет, воин? — Вертков строго спросил.

— Мой! — тот лишь понуро кивнул головой.

— Ну, тогда лови такси и вези нас в казарму.

Егоров долго стоял у обочины, пытаясь кого-нибудь остановить. Никто не останавливался. Пошли пешком.

Ну, а поутру Вертков подал рапорт о «подвигах» Егорова, и того отправили дослуживать в войска. Было печально смотреть, хоть и не в ладах я с ним был, когда он перешил погоны черные, с двумя желтыми полосками и буквой «К» (курсант) на черные с буквами «СА» (Советская Армия).

Все подходили и прощались. Было жалко. Егоров сам с трудом сдерживал слезы в глазах.

— Жалко парня, — сидя в курилке, мы обсуждали Егорова.

— Я даже предлагал ему соврать Земе, что, мол, девчонка беременная!

— Да, я видел, как она за ним убивалась, будто мы гестаповцы, поймали партизана и сейчас поведем пытать, а потом расстреляем, — я хмуро плюнул под ноги.

— Так Егоров сказал, что ему плевать на девку. Лучше уж снова в войска, чем жениться на ней!

— Офигеть!

— Не говори!

— Я думал, что у него любовь.

— Ага, любовь! Просто «шишка» зачесалась.

Следующим «залетчиком» был Колька Панкратов. Этого вычислил дежурный по училищу. Тоже путем подсчета конечностей спящих.

Как Коля не «мазался», мол, в соседнем батальоне печатал фотографии у земляков, и его «земы» клялись и божились, целовали «Устав внутренней Службы», что Колька был с ними. Не верили ему и все тут!

Но до конца не пойманный, значит, — не самоходчик.

Сидели на сампо уныло. Не прошло и недели, как снова может уйти член нашего взвода. Думали, как Панкрата отмазать. Предлагали всякие предложения, в том числе и сходить, переговорить с кем-то там. Поручиться за Кольку. Но как-то неубедительно все звучало.

Шкребтий Юра вкрадчиво произнес:

— После окончания же мы все в Афган поедем?

— Ну, поедем и что?

Народ недоумевал.

— Коля, ты напиши рапорт, что осознал. Обязуюсь больше такого не повторять. А после окончания училища направить служить в Афганистан.

— Мысль! Молодец, Юрок! — Фомич хлопнул маленького по сравнению с ним Шкребтия.

— Ну, ты, Бандера, и загнул!

— Ну, ты и еврей!

— Когда хохол родился — еврей заплакал!

— А этот с Западной Украины! Значит, католический еврей! То есть хохол! Запутался совсем!

— Не забудь добавить, что обязуешься в Афгане смыть свой позор кровью!

— Лучше вражеской!

— Бля! Это настолько по-идиотски звучит, что, пожалуй, и сработает!

— Может сработать!

— Так, что в рапорте писать, сознаться, что в самоходе был?

— Если ты идиот, то сознавайся, а так просто напиши, что ходил печатать фотки для ротной стенгазеты в соседний бат. Вот это и признавай. Тут, вроде, как и идейная хрень. Активист, комсомолец, ударник. Ради этого дела общественного по ночам не сплю. Ну, да, нарушил, что после отбоя пошел. Попался вот за это, и не казните, меня добрый дяденька начальник училища, а отправь после выпуска исполнять интернациональный долг в горно-пустынную местность с жарким климатом.