«Лопатки» ломались, земля была порой утрамбованная, как камень, руками выкапывали картошку!

А прапорщик — злыдень, шел сзади проверял качество работы иногда, поддевая какой-нибудь клубень. И как ябеда, кричал кому-нибудь из взводных:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! А курсанты здесь картошку пропустили!

И возвращались назад мы, и ломая ноги, раздирая руки в кровь, выкапывали ненавистную всем картошку.

— Блядь!

— Ненавижу прапорщиков!

— Теперь понимаю, что ефрейтор в армии — это фигня, а вот прапорщик — самая что ни на есть гнида!

— Давить таких надо!

— Танками!

— Может, прибьем этого стукача, да, присыплем здесь, а?

— На удобрение?

— Хорошее удобрение получится!

— Почему?

— Да, в нем говна больше, чем воды.

— Не зря его Радченко отрядил для контроля!

— Ну, да, есть же нормальные прапорщики! Вон, начальник вещевого склада — нормальный мужик! С пониманием! И форму поменяет, и договориться можно, чтобы сапоги подбить, еще что-нибудь.

— А этот…

— Носит же земля таких гадов!

— Курица — не птица! Прапорщик — не офицер!

После ужина оказалось, что мы не выполнили свою норму и погнали снова на поле. Машины под погрузку стояли сзади и освещали нам фронт работ.

Офицеры в свете фар наблюдали за нами. Постукивая палочкой по голенищу своего хромового сапога. Периодически выковыривая из земли очередную картофелину, подзывая курсантов назад, что бы те убрали свой брак в работе. Неестественное, сюрреалистическая картина. Светит полная луна, на поле медленно едут пять грузовиков, освещают фарами несколько стоящих офицеров и больше сотни фигур курсантов в шинелях, подогнув полы шинели спереди и сзади, ползают на коленях, вырывая картошку из земли.

И комары! Толпы, тучи комаров над каждым курсантом. Фары машин, как будто специально для комаров освещают наши тела. Нате, мол, жрите, не промахнитесь! Мы вам цель подсветим, так удобнее атаковать и жрать этих гадов — курсантов!

Прямо можно рисовать одну из картин ада. Рабы — не рабы. Вроде как, для собственного пропитания стараемся, но не таким же способом!

Потом отбой! Все вповалку, прижавшись друг к другу, поджав ноги в сапогах, вещмешок под голову, ворот шинели поднят. Руки втянуты в рукава шинели, или рукав в рукав. Некоторые чтобы было теплее голове, засовывают голову в вещмешок. Перед отправкой был шмон, отбирали все «вшивники». Короткий, тяжелый сон. И комары не дают покоя. Жужжат! Кружат! Впиваются, сосут. И снова визгливое жужжание тысяч, десятков тысяч насекомых.

Утром снова построение. Зарядка. Земцов, видя наше физическое состояние, проводит ее по укороченной программе. Казалось, что сил уже нет. И эта картошка, комары и это поле никогда уже не кончится. И все мы здесь умрем. Если сначала были шутки-прибаутки, истории об уборке картошки в детстве, юности, то сейчас все это сменилось тихой злостью, отупением.

Периодически вспыхивают из-за пустяков ссоры на грани драки. Разминают все. Обидчики расходятся на разные концы поля. Поле большое, никто никому не мешает. Пошел осенний дождь. Моросящий. Мелкий. Подлый.

— Ну, все! Конец мучениям! Спасибо, Господи, за ниспосланный дождь!

— Ну, все! Небо обложено. Сегодня и завтра — выходной! Отоспимся!

— Шабаш!

— Рота! Строиться! На обед! После обеда взять плащ-палатки и на поле! — Земцова просто так не возьмешь!

Поставленная задача должна быть выполнена четко и в срок!

Теперь мы уже вспоминали сухую погоду как что-то прекрасное, красивое и далекое!

Офицеры в плащ-накидках стоят, контролируют нашу работу. А мы в шинелях, сверху плащ-палатки по-прежнему ковыряем землю. Теперь уже машины вязнут в раскисшей земле. Собранную картошку приходится таскать на край поля. Но теперь можно спать с заходом солнца.

Иуда-прапорщик кусает себе локти. План не выполняется. Радченко его грозится в порошок. Он прыгает, как шавка, вокруг ротного и взводных, умоляет выгнать нас в поле, чтобы собрать еще пару ходок ненавистного нам картофеля.

— Товарищ капитан, — это он к Барову. — А, вон там ваши курсанты плохо выкопали. Много оставили!

— Товарищ прапорщик! Идите на хуй! Вы заметили недостаток — сами и устраняйте!

Молодец капитан Баров! Молодец!

Мы греемся, сушимся вокруг костра, несмотря на капающий дождь, напряженно вслушиваемся в разговор между злыднем-прапором и ротным.

— Товарищ прапорщик, прикажите машинам освещать нам поле, тогда и пойдем копать дальше. А так в темноте — не получится.

— А, может, факелы сделаем, а? — заискивающе молвил враг рода курсантского. — Я и сам могу светить, где копать. Одни светят, вторые копают, а, товарищ капитан? Меня полковник Радченко самого на картошку пустит!

— Не хочешь, чтобы пустил — идите на… — Земцов выдержал паузу, мы замерли от предстоящего мата. — На поле, копайте картошку. Сами.

Высунул руку из плащ-накидки.

— Дождь, товарищ прапорщик. Дождь. Ни один факел не выдержит. И, кажется, — он посмотрел на небо — усиливается. Внимание, сорок вторая рота! Замкомвзодам проверить наличие личного состава, доложить командирам взводов, через десять минут — отбой!

Дважды не надо было отдавать эту команду. На час раньше лечь спать, а не идти на поле!

Дождь то шел, то прекращался, ветер немного подсушивал поле. За неделю все вымотались. Офицеры тоже устали. Когда прапорщик что-то показывал взводным, что курсанты пропустили там сям картошку, они просто делали вид, что не слышат этого мелкого беса с погонами-прапорщиками. Он поначалу сам выгребал эту картошку из земли, а потом тоже забил на это дело.

Фигура его сгорбилась, плечи опустились, он ждал, что полковник Радченко его самого очистит, как картофелину, и засунет в котел для варки. Он ненавидел нас, а мы ненавидели его. Нас больше и ненависть наша коллективная. И офицеры были на нашей стороне, что тоже есть хорошо! Да, мы этого упыря в своей ненависти сварим и растворим!

И удавить же его тихо нельзя! Поле большое. Прикопать бы его до весны. До посадки картофеля! У него задача, чтобы мы собрали картошку. А нам уже плевать на все. Нам хотелось домой — в казарму, где тепло, где есть вода, помыться, и спать раздетыми на чистых простынях, как белые люди!

И понимаем, что полевой выход был тяжел сам по себе, но казался уже не таким уж сложным. На этом картофельном поле тяжелее.

И вот нас в пятницу вечером везут в родное, милое, драгоценное, теплое, уютное, по-домашнему теплое училище!

Земцов приказал старшине, что два дня роту не гонять, а чиститься, стираться, гладиться!