После этого Тони был подавлен. Помню, я гадала: всем ли художникам свойственны подобные странности? Это было в самом начале нашей совместной жизни, до того, как я узнала, что Тони относится как раз к таким.

Мои воспоминания были прерваны тявканьем с повизгиванием. Я поспешила вернуться на веранду. Отсутствовала я слишком долго и чувствовала, как краска вины ползет по шее. Луэлла догадается, что я всюду совала свой нос. Для прикрытия я придумала ложь и мысленно опробовала ее, чтобы она звучала естественно: «Понимаете, я последовала примеру Бронвен и пошла посмотреть на картины Тони. Надеюсь, вы не против, они такие милые, правда…»

Я могла не тревожиться.

Луэлла дразнила пса печеньем с глазурью. Она улыбалась, щеки пылали, а лицо покрылось испариной. Исчезла скромная, нерешительная женщина, которая открыла нам дверь часа два назад. Вместо нее появилась другая, расцветшая к жизни.

– А вот и вы, дорогая, – сказала Луэлла, увидев меня. – Бедный старый Граффи только что станцевал для Бронвен. Думаю, это его утомило.

Бронвен захихикала.

– Мам, ты бы его видела: он встал на задние лапы и прыгал по кругу, как толстый маленький человечек.

– Почему он так дышит? – спросила я, благодарная, что Граффи отвлек на себя внимание. – Он здоров?

Луэлла погладила бультерьера по голове.

– Он уже не так молод… Но посмотрите на его мордаху! Он же точно улыбается. Что ж, милый старый малыш уже много лет не развлекался.

Бронвен разглядывала свою бабушку с горячим, нескрываемым восхищением.

– Ты выглядишь не так, как на той фотографии, – вдруг заметила она.

Впервые с момента нашего знакомства сдержанность изменила Луэлле. Ее ослепительная улыбка померкла, лицо вытянулось. В ту минуту она выглядела старой, и за тщательно сооруженной маской мне почудилась перепуганная, одинокая женщина.

– Какой фотографии?

– На той, где ты с папой и тетей Глендой на задней лужайке. Мама нашла ее у нас дома. Папе лет десять, он стоит рядом с маленьким надувным бассейном, а ты и тетя Гленда вешаете белье на веревку.

– Только мы втроем?

– Да.

Луэлла подалась вперед и коснулась лица Бронвен.

– Не скажу, что помню этот снимок, милая. Может, ты принесешь его, когда придешь в гости в следующий раз, мне бы очень хотелось его увидеть.

Бронвен посмотрела на меня за разрешением, и я кивнула.

– Мы сделаем копии и с наших фотографий, – сказала я ей. – Уверена, твоя бабушка с удовольствием посмотрит на тебя в младенчестве, в первые годы в школе. А как насчет студийных фотографий, где ты с папой? Мы можем все их поместить в маленький альбом.

Бронвен улыбнулась, и мы обе посмотрели на Луэллу.

Она сидела, откинувшись на спинку стула; пухлые пальцы вращали кольцо на мизинце. На ее ресницах дрожали, как дождевые капли, слезы.

– Бронни, по-моему, твоя бабушка немного разволновалась. Может, ты погуляешь во дворе, пусть она немного отдохнет, а?

Вид у Бронвен сделался озабоченный, но она встала и уже повернулась, чтобы пойти к ступенькам. Но, не дойдя до них, метнулась к Луэлле и поцеловала бабушку в щеку. Затем сбежала по ступенькам и пересекла двор, спряталась в тени араукарии. Тишину нарушил лай – это Граффи выполз из-под стула Луэллы и заковылял вслед за ней.

– Луэлла, нам следует уйти. Мы засиделись.

– О нет! Нет, дорогая, прошу вас. На меня просто напала слезливость от волнения. Я приду в себя через секунду.

– Мы, наверное, устроили вам приличное потрясение, простите.

Луэлла смахнула слезы.

– Не нужно извиняться, Одри. Бронвен – прелестная девочка, я так рада, что вы привезли ее повидаться со мной. День выдался очень эмоциональный, и до вашего ухода я, полагаю, продержусь. Но вы еще приедете, не так ли? Как долго вы останетесь в городе? Боюсь, я настолько увлеклась моментом, что забыла спросить.

Я колебалась, затем мягко проговорила:

– Вообще-то, Луэлла, мы теперь здесь живем, не в Мэгпай-Крике. Мы здесь с декабря. Живем в Торнвуде.

Луэлла захлопала глазами. На мгновение она показалась ошарашенной, но затем ее лицо просветлело.

– О, моя дорогая. Это же чудесно. Чудесно! Но как?..

– Тони оставил мне это поместье по завещанию. Мы были вместе восемь лет, но так и не поженились. Не сложилось у нас. Мы расстались, когда Бронвен было шесть, хотя они часто виделись. Он всегда хорошо к ней относился, был великолепным отцом. Самым лучшим. Думаю, отдавая нам Торнвуд, он хотел навсегда обеспечить будущее Бронвен.

Луэлла кивнула. Я видела любопытство в ее глазах, чувствовала, что ей нужно услышать больше о взрослой жизни Тони, заполнить промежуток между его уходом из дома в четырнадцать лет и его смертью несколько месяцев назад. Но, как и я, она была слишком хорошо воспитана, а возможно, слишком осторожна, чтобы спрашивать.

Вместо этого она сказала:

– Вам, Одри, должно быть, трудно было воспитывать маленькую дочь одной. Вы прекрасно справились. Она – ваша заслуга.

– Это было легко, – призналась я. – Бронвен такая умница. Зрелая для своих лет. Иногда мне кажется, что она на тысячу лет впереди меня, будто это я ребенок, а она – взрослая.

Мое замечание призвано было поднять настроение, но лицо Луэллы стало печальным. Ее стул заскрипел, когда она пошевелилась.

– Тони тоже отчасти был таким, – сказала она. – Но был и странным. Пока другие мальчики гоняли в футбол или носились по округе на велосипедах, Тони уходил один в буш, собирал разные стручки и полевые цветы и рисовал их. Он был приветливым мальчиком, забавным и умным… Но в его натуре была и темная сторона. И это частенько заставляло вас спрашивать себя, на что он в действительности способен.

Она произнесла эти слова легко, но они почему-то меня задели, словно я упала на что-то острое, содрала кожу, поранила какой-то скрытый орган, а какой точно, определить не могла.

Я подыскивала слова, чтобы защитить Тони, объяснить, что он был хорошим отцом, несмотря на свои частые продолжительные отлучки из нашей с Бронвен жизни; что он был добросердечным, хорошим человеком, невзирая на его многочисленные недостатки. Но слова не приходили.

Наоборот, мне вдруг вспомнился мальчишка Тони во дворе. Стоит там, где сейчас стоит в тени араукарии Бронвен. Его темная голова склонилась над рисунком, он увлечен… Затем удивленно поднимает голову, когда тень его отца падает на листок. Злые слова, охотничий нож, жаркая, пыльная поездка в «Холдене» и, наконец, ужасное, опустошающее нападение, вынужденными свидетелями которого стали он и Гленда.

В тот момент я почувствовала, что внутри у меня образовалась брешь, провал, пропасть – как будто я проглядела что-то жизненно важное, но сколько ни пыталась, ухватить это не могла.