– Какой сюрприз, – проговорила Луэлла, явно очарованная Бронвен. – Какой чудесный, чудесный сюрприз. Не могу поверить, что у меня есть внучка, красивая маленькая внучка… Наверное, я самая счастливая женщина в мире.

Глаза Бронвен, наблюдавшей за суетившейся в кухне Луэллой, светились радостью.

– Бабушка, я принесла показать тебе фотографии. В основном там я с папой, но и мама тоже есть.

– Правда? Мне не терпится их увидеть. – Луэлла все еще казалась немного ошеломленной, но сумела застенчиво улыбнуться Бронвен. – Если у твоей мамы есть время, возможно, я соглашусь показать и собственные снимки – твоего папы в детстве… и нашей дорогой Гленды. Знаешь, ты на нее похожа.

Бронвен кивнула:

– Я видела ее фото. Мы похожи, словно сестры, правда?

Судорожный вздох, потом едва слышно:

– В самом деле похожи.

Пока чайник закипал, Луэлла достала из застекленного шкафчика три чашки с цветочным рисунком и поставила на поднос. Ее пухлые короткие пальцы двигались проворно, собирая на нем к утреннему чаю чайные ложки, изящные тарелки, расписанные цветами кукурузы, хрустящие льняные салфетки, кувшинчик свежего молока, очаровательные старые серебряные вилочки для торта. Наконец она вынула из холодильника бисквитный торт с джемом, наполнила чайник кипящей водой. Единственное, что выбивалось из общей картины, были ее дрожащие руки. Нервы, предположила я, и чему тут удивляться? Двадцать лет без всякой компании, затворница в собственном доме, сохранившая минимальный контакт с внешним миром. Я была поражена, что напряжение проявляется лишь в легкой дрожи.

– Папа был известным художником, – болтала Бронвен, – по-настоящему талантливым… Он выиграл много наград и путешествовал за границу, у него было столько выставок… Ой, но ты, вероятно, уже об этом знаешь, да, бабушка?

Луэлла усмехнулась. Смешок получился приятный, гортанный и мелодичный.

– Ну да, – как бы заговорщицки сказала она Бронвен, – на самом деле я следила за карьерой моего сына по газетам. Он здорово прославился, правда?

– Его картины нравились всем, – согласилась Бронвен, – у него купили кучу работ, и он стал очень богатым. Он писал пейзажи; ранние были маленькие, размером с открытку… Мама говорит, что, по мере того как он набирался уверенности, его работы становились все больше и больше. Он называл их абстрактными, но если присмотреться, можно было увидеть деревья и реки, всякое такое. У вас есть какие-нибудь папины картины?

Она сделала достаточно долгую паузу, чтобы посмотреть на стены, заставив Луэллу снова рассмеяться.

– О да, дорогая. У меня есть несколько очаровательных акварелей – цветы и птицы, даже вид нашего дома с вершины холма. Они в гостиной, а несколько – в коридоре. Хочешь, сходи посмотри. Потом приходи на веранду, а мы разрежем торт.

Бронвен сорвалась с места.

– Помочь вам? – предложила я, когда Луэлла подняла поднос.

– Нет, спасибо, дорогая, он легче, чем выглядит. Хотя вы можете принести столовое серебро. И захватите ту пачку печенья с глазурью, вон там, милая.

За двадцать минут, что я провела в обществе Луэллы, я была приятно удивлена. Я ожидала увидеть тихую и серую, боящуюся собственной тени, возможно, даже до некоторой степени ненормальную женщину, но ничего такого в Луэлле Джермен не наблюдалось. Разговаривала она чопорно, но в голосе сквозила теплота. Она была крупной, но двигалась грациозно, как будто каждый жест, каждый ее шаг были отрепетированы.

Дружелюбие Луэллы служило добрым предзнаменованием еще по одной причине. Если мы так легко поладили в первую же нашу встречу, тогда, возможно, она в конце концов согласится поговорить и о своих родителях. Возможно, не сегодня… но уже скоро.

Взяв вилки и печенье, я через двойные двери – снабженные, отметила я, врезными замками, – прошла за ней на широкую тенистую веранду.

– Прекрасное утро, не правда ли? – с одышкой сказала Луэлла, разгружая поднос на большой стол из кедра. – Такое ясное и тихое, если не считать зимородков, которые трещат как сороки. Можно подумать, они только что услышали шутку века.

– И этот вид, – согласилась я, – от него дух захватывает.

С веранды позади двора взгляду открывался серо-голубой буш с королевскими пальмами, которые покачивались на теплом ветру, фиолетовые вулканические холмы, томящиеся на горизонте.

Сам двор не сильно изменился со времени фотографии Тони под араукарией. Шаткий штакетник, заросшая маргаритками лохматая лужайка, бельевая веревка, рядом с которой застали врасплох Луэллу и Гленду. Повсюду росли красные и желтые настурции – расползались каскадами под фруктовыми деревьями, пробивались сквозь садовые скамейки или низвергались из разнообразных кашпо, включая старую ванну на львиных лапах. Обрамляла вид великолепная араукария, распростертые ветви которой будто обнимали четыре угла неба. Земля у ее подножия была усыпана ковром из коричневых иголок и массивных шишек; за деревом скрывалась, в конце извилистой дорожки, высокая стеклянная теплица.

Резкий лай заставил меня быстро обернуться.

У моих ног стоял коренастый бультерьер, демонстрирующий два ряда желтых зубов. В испуге я сделала шаг назад, и пес зарычал. Он был белым, на голове – рыжевато-коричневая, в форме ладони, отметина. Глаза у него помутнели от возраста, а шерстка загрязнилась, но он казался бодрым. Его оскаленные зубы мне не понравились.

– Не обращайте внимания на Граффи, – сказала Луэлла, наклоняясь и легко касаясь пальцами макушки пса. – Он не привык к гостям… Садитесь же, милая, и чувствуйте себя как дома. Вам чай с сахаром?

Она занялась разрезанием торта, раскладыванием по тарелкам с щедрыми кусками десертных вилок. Молчание как раз не успело дойти до предела, когда на веранду влетела Бронвен. Она с шумом уселась на стул и с жадностью принялась за торт, глядя, как Луэлла наливает ей стакан лимонада. Когда торт был уничтожен, а стакан осушен, Бронвен подняла на колени рюкзак и достала принесенные для бабушки подарки.

Луэлла заахала при виде конфет и открытки, которую пристроила рядом со своей чашкой, не переставая качать головой от изумления и неожиданности. Большим носовым платком она промокнула глаза, но веселость улыбки подсказала, что это были слезы радости.

Час спустя Бронвен и ее бабушка все еще досматривали последний альбом, изучая школьные снимки Бронвен. Луэлла хотела знать все: что Бронвен больше всего нравится в школе, что ей дается хорошо, какие предметы – если такие есть, – идут туго. Она даже поинтересовалась именами одноклассников Бронвен, и дочь с готовностью их перечислила.

Я подавила сотый зевок.

Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не поддаться желанию залезть в сумку и взглянуть на часы. Сколько бы я незаметно ни ерзала, ни вытягивала шею, увидеть со своего места через открытую дверь кухонные часы мне не удавалось. Я начала нервничать. Нужно было успеть в магазин, приготовить барбекю. И я надеялась улучить минутку, чтобы привести в порядок оставшуюся часть дневника Гленды.