Бабушка же моя кровная родственница. Фотографий ее нет – во всяком случае, они не сохранились, – и, если честно, я никогда толком о ней и не думала до сего дня. Но кровь есть кровь. И моя бабушка заслуживает, чтобы ее голос услышали.

И вот я сидела, напряженно работала, пытаясь до обеда написать концовку. Я пришла к выводу, что мою бабушку убил бродяга, проходивший через Мэгпай-Крик по пути на север, на золотые прииски в Рейвенсвуде, в поисках работы. В школьной библиотеке я нашла книгу о послевоенном времени. Тогда множество людей переезжало из города в город в поисках работы… Конечно, я никогда не узнаю, так ли все было, но это хорошо подходило к моей истории.

Я как раз подбиралась к сцене, в которой они встречаются, она тоже хорошо складывалась, – когда услышала крики. Мужской голос, похожий на папин. У меня сердце перевернулось. Папа никогда не кричит. Сначала я подумала, что он тяпкой поранил ногу или что-то другое. Я выскочила посмотреть, в чем дело, но остановилась на полдороге в коридоре. Почувствовала запах жарящихся котлет и картошки.

Папе точно было больно, но кричал он не в телефон, вызывая «Скорую». Когда путаница слов начала обретать для меня смысл, я прислонилась к стене, у меня заболело сердце.

– Ты же обещала, Лу, – сказала папа. – Давным-давно ты обещала…

– Клив, это не то, что ты думаешь.

– Все эти годы, все эти проклятые годы ты…

Папа поперхнулся следующими словами, которые я не сумела разобрать, потому что что-то загремело и упало на пол, разбилось.

Я вбежала на кухню. Мама сметала в совок разбитый стакан. Папа стоял, опираясь руками на стол, поникнув, словно потерял равновесие.

Мама завернула куски стекла в газету и положила в мусорное ведро.

– Пожалуйста, Клив, успокойся. Нам нужно обсудить это спокойно. И, – добавила она, взглянув на меня, – наедине.

Папа резко обернулся. Увидел меня, и его губы задрожали. Его лицо было в красных пятнах, шрамы сильно побелели. Снова повернувшись к маме, он потряс в воздухе кулаком с зажатым в нем клочком бумаги.

– Как давно?

Мама словно сжалась.

– Всего раз.

– Я тебе не верю.

– Клив, ты заходишь слишком далеко, это было просто…

Папа буквально зарычал, резко выпрямился и, весь дрожа, пересек кухню и навис над мамой.

– Захожу слишком далеко? – переспросил он, приблизив к ней свое лицо. – О Лу, ты не имеешь ни малейшего понятия…

Отстранив ее, он вышел из кухни и спустился с заднего крыльца.

– Мама, – спросила я, – что случилось?

Она закрыла глаза, открыла их не скоро.

– Гленда, будет лучше, если ты некоторое время постараешься не попадаться ему на глаза, милая. Твой папа очень расстроен.

Я уставилась на маму:

– Что ты сделала?

Мама просто смотрела на меня. Она родила нас поздно – ей было почти тридцать, когда она родила меня, но люди всегда говорили, что ей не дашь и половины ее возраста. Сейчас она казалась маленькой, хрупкой и старой.

Со двора донеслись громкие голоса. Я выбежала и увидела Тони, сидящего под сосной. Он писал акварелью желтого зяблика, присевшего на зеленую ветку персика, – удивительно, как я это помню. Папина тень упала на страницу, и Тони поднял голову.

– Ты относил это по просьбе твоей матери? – требовательно спросил отец, тыча клочком бумаги в лицо Тони.

Тони не сводил с отца глаз. Промолчал, только кивнул. Я внутренне застонала. Он собирается общаться с папой молча, он научился этому у Дэнни Уэйнгартена. Очень жаль, что так случилось.

– Как давно это продолжается? – заорал папа.

Тони пожал плечами.

Папа затрясся. Я заволновалась, что у него начинается приступ, может, инфаркт, или удар, или что другое. Но что бы то ни было, оно превратило моего папу в незнакомого мне человека.

Он приблизил лицо к самому лицу Тони.

– Мне следовало бы преподать тебе урок, который ты не скоро забудешь, мой сынок. Ты слышишь меня, мальчик? Как давно?

Я не расслышала, что сказал Тони.

– Может, какое-то время, да? – Папин голос дрогнул. – Может, какое-то время, черт побери! Что это, по-твоему, значит, ты, идиот? Недели? Месяцы? Чертовы годы?

Когда Тони не ответил, папа схватил его и потащил через двор к сараю. Я побежала за ними, перепуганная, как никогда в жизни.

– Папа, – взмолилась я, повиснув на его руке, чтобы он отпустил Тони, – что происходит? Что Тони сделал?

Папа отпихнул меня и потащил Тони за собой в сарай. Отцепил там свой охотничий нож от сумки со снаряжением, которая висела тогда рядом с дверью, засунул нож за пояс, протащил Тони через сарай во двор перед домом, к «Холдену».

Хлопнула сетчатая входная дверь. Мама стояла на верхней ступеньке крыльца.

– Бога ради, Клив! Отпусти его! Зайди в дом и обсудим это, как взрослые люди.

Папа проигнорировал ее. Толкнул Тони.

– Забирайся. А ты оставайся здесь, – сказал он, оглядываясь на меня, но я быстро залезла в машину рядом с братом.

Папа даже не потрудился напомнить нам о ремнях безопасности. Он просто прыгнул за руль и дал полный газ, со скрежетом переключился на задний ход и выехал на дорогу. Мгновение спустя мы неслись на юг в сторону города.

Последняя картина моей прежней жизни предстала передо мной, когда я посмотрела в заднее окно: мама стоит на травянистой обочине и смотрит нам вслед, схватившись за голову, как безумная.

* * *

Следующие страницы слиплись. Мне хотелось узнать, что было дальше, продолжить чтение, но в глаза словно золы насыпали. На периферии зрения мелькали какие-то тени; мне нужно было поспать.

Прижав дневник к груди, я прошла через гостиную и по коридору. У двери Бронвен я не остановилась послушать, как обычно делала, просто проследовала дальше в свою комнату. Повалилась на кровать и лежала неподвижно.

Мой мозг анализировал прочитанное.

Во время войны, когда ее отца интернировали, Айлиш жила у родителей Клива. Она была счастлива у них, и все обожали маленькую Луэллу – или Лулу, как они называли ее тогда. Все это было достаточно неожиданно и требовало тщательного обдумывания – но, прочитав об эмоциональном взрыве Клива, я оказалась в тупике. Он, очевидно, обнаружил письмо, которое доставил Тони, но почему так разъярился?

Голова у меня распухла, наводненная умершими людьми, переполненная чужими воспоминаниями. Мне хотелось встать и отпарить остальные страницы дневника, прочитать, что Клив собирался сделать с Тони. «Преподать тебе урок…» – сказал он. Но охотничий нож… Господи боже, какого рода урок он планировал?