Когда я закрыла глаза, чтобы вспомнить, темнота передо мной изменилась, и я мельком увидела тропинку в буше. Я бежала по ней и звала. Деревья по обе стороны были посеребрены лунным светом, их ветки тянулись ввысь, крепкие стволы клонились и стонали на ветру. Где-то впереди меня бежал в ночи ребенок, маленькая девочка, напуганная чем-то среди деревьев…

– Ты не хотела просыпаться, – сообщила Бронвен. – Я трясла тебя целую вечность. Ты была как в коматозе, я подумала, что с тобой что-то случилось. Мам, ты меня пугаешь.

Когда я обняла ее, она застыла и попыталась вывернуться. Потом смирилась и стояла покорно, без сомнения, дожидаясь, когда я закончу демонстрацию сентиментальной слабости.

– Прости, – прошептала я. – Прости, что напугала тебя.

Бронвен высвободилась и отступила на шаг, разглаживая складки на платье, озабоченно меня разглядывая.

– Все нормально, мама. Лучше себя чувствуешь?

– Конечно.

Я взяла чашку, поднесла к губам и погрузилась в поток ароматного пара, глубоко вдыхая его, пока из меня не выветрились последние остатки сна.

– Нормальный кофе?

– Да, хороший.

– Ты его даже не попробовала.

Я сделала глоток. Кофе был обжигающе-горячим, избыточно сладким, с глотком молока.

– Идеальный, – сказала я, с трудом найдя в себе силы на одобрительную улыбку.

Бронвен рассматривала бесформенный дневник, раскрытый передо мной на столе.

– Хорошее чтение? – спросила она, хмурясь.

Странно, как работает мозг. В своем оглушенном состоянии я забыла о читательском марафоне минувшей ночью. Он возник передо мной с внезапной ясностью: конкурс Гленды на лучший рассказ и откровения ее отца об Айлиш… И потом самое поразительное – его жестокое нападение на Хоба Миллера.

Боже, бедный Хоб.

Что бы он ни сделал, спровоцировав нападение Клива Джермена, это казалось чрезмерным наказанием. И преувеличенной реакцией для человека, которого дочь назвала «тихим». Потом я вспомнила. На кухне Клив кричал на Луэллу, потрясая клочком бумаги. И стоял в саду над Тони и орал: «Ты относил это по просьбе твоей матери?» Все дело в письме. Поэтому Клив и напал на Хоба, из-за письма? Были Хоб и Луэлла?..

Бронвен топнула ногой. Отвлеченная от своих непростых мыслей, я посмотрела на нее. Я понимала, ее раздражает, что я читаю дневник, который нашла она. Но после того, о чем я прочитала, мне оставалось благодарить вселенную, что дочь не проявила к нему большего интереса, по крайней мере до сего момента.

– Вообще-то он довольно скучный, – сказала я. – Просто какая-то болтовня.

– Чей он?

Я колебалась. Если она узнает, что это дневник Гленды, то подумает, что в нем могут содержаться какие-то сведения о ее отце, и настоит на чтении. Я взвесила последствия и решила, что, по крайней мере в данный момент, об этом лучшае умолчать.

– Понятия не имею, какой-то девочки.

– Могу я его прочитать?

Я глотнула кофе, изображая безразличие.

– Ну конечно. Когда я его добью. Однако это настоящее снотворное. Пустая трата времени. Сама не знаю, чего я так стараюсь.

– Ты читала его всю ночь.

– Не всю. Очевидно, что, когда ты меня нашла, я в этом мире отсутствовала.

Бронвен, прищурившись, посмотрела на меня.

– Мам, ты заснула за кухонным столом, уронив голову на руки, при включенном свете. Как же ты говоришь, что это скучное чтение?

Я допила кофе, чтобы не отвечать. Он обжег мне горло, но помог. Сердце забилось живее, и в голове прояснилось.

– Сегодня суббота, – вспомнила я, вскакивая из-за стола и отправляя дневник на полку к стопке книг с рецептами. – Сегодня пикник. На сколько мы с Кори договорились? На четыре? Сколько сейчас времени? Нам надо пошевеливаться, мне еще нужно купить колбаски…

– Расслабься, мама. Еще даже нет восьми часов. Утра, – добавила она, хмурясь.

Я с облегчением плюхнулась обратно на стул. Впереди еще значительная часть дня на подготовку. Надо съездить в магазин, приготовить салат, охладить пиво. Принять душ и освежиться. Накачаться кофеином и создать видимость нормальности к тому времени, когда все приедут.

Бронвен по-прежнему топталась рядом.

– Ты ничего не забыла?

Только тогда я заметила, что на ней новое розовое платье в горошек, которое она купила на подаренные к Рождеству деньги. На ногах хорошие белые сандалии. И причесана по-другому. С косичками с белыми ленточками она выглядела очень по-девчачьи, даже и не помню, когда она в последний раз их заплетала. Несмотря на рост, дочь казалась младше своих одиннадцати лет.

– Что происходит? – спросила я.

Она возвела глаза к потолку.

– Ты обещала, что мы навестим сегодня мою бабушку.

Меня накрыла знакомая эмоция. Чувство вины. Я забыла. Но благодаря напоминанию Бронвен я ощутила трепет нетерпения. Луэлла была прямой связью с Сэмюэлом и Айлиш. После рассказа Кори я подозревала, что Луэлла слишком слаба, чтобы выдержать расспросы о них, но в доме могут существовать другие, более тонкие свидетельства – фотографии или памятные вещицы, которые могут еще немного осветить историю Сэмюэла. Я понимала, что рановато планировать личный, доверительный разговор с женщиной, с которой я еще не познакомилась, но я не могла удержаться от надежды.

– Нет никакой гарантии, что она откроет дверь, – предупредила я в равной степени и дочь, и себя. – Вспомни, что я говорила тебе про ее отшельничество.

Бронвен перебросила косичку через плечо, как будто она ее раздражала.

– Есть вещи и похуже отшельничества, мама.

– Ей может не понравиться, что мы явились без приглашения.

Бронвен вздохнула.

– Под лежачий камень вода не течет, мам. Так всегда говорил папа, и я с ним согласна.

Прежде чем я успела придумать аргумент, она скрылась за дверью. Я слушала, как Бронвен протопала по длинной веранде и вниз по ступенькам – в сад. Когда из звуков остались только птичий щебет и шелест колеблемых ветром листьев, я подошла к окну и выглянула.

Небо из нежно-голубого сделалось аквамариновым. Капустные совки метались в воздухе, как невесомые обрывки бумаги. Я решила, что Бронвен побежала к палисандру на свою скамейку – без сомнения, считать минуты до нашей поездки на Уильям-роуд.

Ее рюкзак стоял прислоненный к кухонной двери – наготове для нашего отъезда. Я не удержалась и заглянула в него. Внутри лежала коробка конфет «Кэдбери роузез», которую мы купили, альбом с фотографиями, в основном Бронвен с ее отцом, открытка ручной работы, усыпанная блестками. «Моей бабушке», – написала дочь причудливыми буквами. Открытка вызвала у меня смешанные чувства: зависть, потому что она уже очень давно не делала открытки для меня; желание защитить, так как велика была вероятность, что наш поход к Луэлле закончится разочарованием; ревность – из страха, что моей дочери может понадобиться кто-то другой, чтобы заполнить пустоту, оставленную смертью отца; и вызывающий головокружение необъяснимый страх, что я могу ее потерять.