Я обнаружила, что чтение по губам – не самая сильная моя сторона, и понятия не имела, что он ей говорил. Заинтригованная, я не сводила глаз с его губ. Как он общается на работе, когда держит на руках больное животное? Как ему удается успокоить взволнованных владельцев домашних питомцев или обеспокоенных фермеров, которые не понимают языка жестов, не читают по губам? Со всеми ли он прибегает к запискам, как со мной вчера в церкви? Или ослепляет их своей лучистой улыбкой на тысячу мегаватт и надеется на лучшее?

Он переключил свое внимание на меня. Я пялилась на него, и ему, кажется, понравилось, что он меня за этим застукал. Широким жестом он протянул мне цветы и поймал в прожектор улыбки, о которой я только что размышляла.

Я рывком поднялась с шезлонга, выплескивая пиво себе на запястье, и через веранду направилась к Дэнни.

– Давайте я вам помогу, – сказала я, забирая цветы и вино и идя к столу. – Боже, какие красивые, и к тому же темно-красные, мои любимые, я просто обожаю гладиолусы. – Я закрыла рот, устыдившись. Я не только трещала как сорока, но и отвернулась от него – он не мог видеть моих губ, чтобы читать по ним.

Я услышала тихий смешок со стороны Бронвен и ругнулась себе под нос. Щеки у меня пылали. Сознавая, что они, пожалуй, состязаются в цвете с гладиолусами, я потянула время, передвигая тарелки, чтобы освободить место для вина.

– Что горит? – сказала Кори, вскакивая, чтобы проверить гриль. Раздалось сильное шипение и потрескивание, когда она с ворчанием стала переворачивать колбаски и кебабы. – Теперь можно положить стейки, – сказала она мне, – все остальное готово.

– Хорошо. – Я повернулась к Дэнни. – Спасибо за цветы, – неуклюже прожестикулировала я. – Рада, что вы здесь.

После того как освободился от пакетов со сдобой и жестянки с печеньем, он открыл вино. Помедлил, чтобы поймать мой взгляд, и ответил быстрым жестом: отодвинув ладони от лица, он согнутым пальцем ткнул себя в грудь:

«Спасибо, что пригласили».

Одет он был в бледно-зеленую рубашку и джинсы с налипшими на них сухими травинками. Выглядел он немного помятым, а его волосы – кудрявые, нуждающиеся в стрижке – были всклокочены, словно он расчесывал их пальцами. Мне живо представились они с Нэнси Фейерверк на сеновале: оба с порозовевшими щеками, кожа блестит от испарины, лениво улыбаются, отряхивая сено с одежды друг друга…

Я осознала, что опять таращусь на него, и, кашлянув, торопливыми жестами вежливо поинтересовалась:

«С вашей маленькой овечкой все хорошо?»

Лукавый взгляд, полуулыбка. Затем – большие пальцы вверх.

«Все хорошо».

Наступил момент неловкости. Дэнни перестал улыбаться, только его любопытный взгляд задержался на моем лице, как будто он ждал, что я вновь заговорю. Я судорожно придумывала, что еще сказать, о чем спросить, чтобы рассеять неловкость нашего общего молчания. Но вместо этого поймала себя на том, что перебираю черты его лица, сравнивая с Кори. У него были бледные веснушки, как и у сестры, и широкое, красивой формы лицо, но на этом сходство заканчивалось. Кожа у него была бледнее, глаза близки к изумрудному цвету, тогда как у Кори – светло-карие. В его темно-каштановых волосах, более светлых на концах там, где они выгорели на солнце, не было и намека на рыжину.

– Одри, твои стейки…

Я присоединилась к Кори у гриля и занялась раскладыванием замаринованных стейков на освобожденном для них месте. Влажные стейки встретились с горячей поверхностью с шипением, распространяя облака ароматного пара.

– Будут готовы через пять минут, – объявила Кори, вытирая лоб тыльной стороной ладони, и сделала глоток пива.

Я принесла винный бокал для Дэнни, наполнила его, чтобы опять не пуститься в болтовню, потом помогла Кори раздать еду. Колбаски из тофу – ей и Джейд, семгу – себе, Бронвен и Дэнни, перечные кебабы и кебабы из феты – всем.

Каким-то образом мы умудрились наесться до отвала под обсуждение разных тем: почему вегетарианские колбаски идеологически вредны; заменит ли однажды Джейд у своего отца ветеринарную сестру Нэнси; в какой именно момент Бронвен впервые осознала свою страсть к насекомым; и разве не здорово, что Одри согласилась сделать портрет Кори, – общаясь все это время на путаной смеси знаков, движения пальцев, чтения по губам и похожей на шарады жестикуляции.

В разгар трапезы я поймала себя на размышлениях о том, почему Дэнни никогда не пытается говорить, почему он редко издает вообще какие-то звуки – если не считать скрипучего смеха.

Я вспомнила свою глухонемую подружку из художественной школы, Ронду, ту, которая была полна решимости общаться вербально, хотя ее никогда не понимали. Она всегда говорила во весь голос, фыркала и хохотала над шутками, орала через улицу своим слышащим друзьям и, как правило, громко топала, будто пыталась – одной силой своей громкости – пробиться сквозь навязанные ее глухотой стены и более полно соединиться с остальным миром.

Дэнни же, казалось, чувствовал себя вполне непринужденно в своей тишине. Ему было комфортно беседовать с помощью записок, чтения по губам или жестов. Не переживая из-за случайных недоразумений. Кори сказала, что он терпеть не может признавать свою ограниченность. Но, возможно, дело не только в этом – возможно, он не чувствует необходимости пробиваться сквозь какие-то границы? Возможно, он счастлив, как есть?

Безумные мысли. Откуда мне знать, о чем в действительности думает Дэнни или что чувствует?

Когда еда закончилась, а тарелки были убраны, мы разлеглись в шезлонгах и передавали друг другу жестяную коробку, в которой, к моей вящей радости и благодарности, оказались потрясающие вишни в шоколаде, изготовленные Дэнни. Кори захватила контроль над кофейником, и скоро темный, сладостно-горький аромат кофе разбавил привкус лука в воздухе. Девочки скрылись где-то в саду, вероятно в тайном убежище Бронвен под палисандром. Я слышала их приглушенную болтовню, изредка перемежавшуюся хихиканьем.

– О, какое блаженство, – провозгласила Кори, потягиваясь в шезлонге, крутя в руках чашку с кофейной гущей и глядя на сад.

Шевелились тени, деревья сделались мрачными и таинственными. Комары пытались – безуспешно – просочиться через мою крепость из свечей с цитронеллой и спирали от москитов. Большие вялые мотыльки кружились вокруг нас, как пьяные, а полчища крохотных черных жучков-камикадзе бомбардировали конфеты, пиво, стол и внедрялись в волосы Кори.

Дэнни вздохнул, глядя на сестру, его руки задвигались слишком быстро, но я уловила – он говорил что-то о крике.

Кори сердито посмотрела на брата, потом на меня, подняв бровь.

– Он всегда жалуется, что я разговариваю слишком громко. Это так, Одри? Неужели я постоянно кричу?

Именно это она сейчас делала, но я так привыкла к ее громогласности, что уже почти ее не замечала. Но все равно мне пришлось сжать губы, чтобы не рассмеяться.

– Я бы не сказала постоянно, – ответила я, – но в основном. Но как Дэнни это отличает?