«Как эгоистично с Его стороны», – думал Гон.

Сделав глубокий вдох, он медленно закрыл, а после открыл глаза. Теперь в них горели уверенность и решительность. Он знал, что этот способ решить все раз и навсегда – единственный. И все равно в уголках глаз блеснули слезы. Своей участи не избежать, поэтому Гон стоял прямо и уверенно, глядя только вперед. Сейчас ему как никогда нужно было оставаться сильным.

Кюбон закончил поправлять рукава его сюртука и отошел назад, восхищаясь величием императора. Это одеяние, вышитое золотой нитью по темной ткани, идеально сидело на Гоне, подчеркивая его фигуру, высокий рост и широкие плечи.

– Похоже, вы собираетесь в какое-то особенное место, Ваше Величество: вы снова надели костюм для церемоний.

В прошлый раз в этом сюртуке Гон встретился с Тэыль и подарил ей цветы. Глядя в зеркало, он принял очень важное решение. Гон тихо улыбнулся, поднял меч с выгравированными на лезвии иероглифами и вышел из гардеробной.

Перед уходом оставалось заглянуть еще к одному человеку. Дама Но стояла посреди чандоктэ[13] и лила на глиняные горшки со съестными припасами очищенную воду. Это был небольшой ритуал, чтобы помолиться за благополучие Корейской империи и ее императора Гона. Увидев Гона в торжественном одеянии, с мечом, она встрепенулась и подбежала к нему.

Робко, едва слышно, она протянула:

– Ваше Величество.

– Расскажу тебе первой, чтобы ты больше не беспокоилась.

– Расскажете что?

– Не представляю, как одиноко ты себя чувствовала все эти годы. Тяжело было хранить мой и свой секреты, не имея возможности хоть с кем-то разделить эту ношу.

Дама Но в изумлении смотрела на Гона.

Он продолжил говорить, но уже тише:

– Та книга стихов – мой тебе подарок. Помню, в детстве ты читала мне один – назывался «Мама и сестра». Я нашел его в той книге.

Стихи, которые читали Гону Тэыль и дама Но, входили в сборник произведений Ким Соволя. Улыбка Гона, вспоминающего эту прекрасную поэзию, была не менее прекрасна.

Дама Но, поклонившись, спросила:

– Я думала об этом и очень испугалась. Почему вы никогда не спрашивали?

– Боялся, что ты захочешь вернуться в свой мир.

– Ваше Величество!..

– Благодаря тебе я смог насладиться красивым стихотворением. Я должен просить тебя кое о чем: отпустите меня еще один раз.

Возможно, сейчас они прощались навсегда. Из-за нарушенного Ли Римом баланса Гон потерял слишком много дорогих сердцу людей. Дама Но была одной из тех, кто не погиб. Именно она дольше всех оставалась на стороне Гона и защищала его. Гон чувствовал себя виноватым, когда просил ее об этом. Но теперь его очередь спасти старенькую даму Но.

– Если я отпущу вас… Вы вернетесь обратно? – сквозь слезы, дрожащим голосом спросила дама Но.

Гон едва сдержался, чтобы тоже не заплакать. Он не мог показать свою слабость, нужно было оставаться каменной стеной перед самым верным его подданным.

– Будь всегда здорова. Это мой последний приказ.

Попрощавшись с дамой Но, Гон взял Максимуса и отправился в бамбуковую рощу. В темном лесу перед ним возник Ён верхом на коне.

– Куда вы собираетесь на этот раз?

– Ён.

– Даже не думайте. Куда бы вы ни собирались, вы ни за что не пойдете в одиночку. Я с вами. И неважно, куда вы направляетесь. Неважно, где будет поле битвы. И если есть вероятность, что вы можете не вернуться, то это даже не обсуждается.

Ён, который в детстве плакал и ссорился с Гоном, заслуживал стать капитаном стражи больше, чем кто-либо другой. И он ни разу не подвел. Для Ёна в этом мире нет и не будет другого императора, кроме Гона, точно так же как Гон не представлял никого другого на месте капитана стражи. Оба были настроены решительно, и оба не могли остановить друг друга.

Знай Гон, что наступит такой день, он никогда не попросил бы Ёна стать его несокрушимым мечом. Гон сожалел о том, чего никогда не делал раньше. Но сожаление это было мимолетным. Даже если бы Гон не приказал ему, Ён все равно с готовностью стал бы его мечом. В одиночестве дворца Ён оставался единственным другом и братом для Гона, неотъемлемой частью его жизни.

Плач флейты разнесся по бамбуковому лесу. Ли Рим уже находился у своих врат. Гон и Ён обменялись взглядами, стоя перед двумя гигантскими обелисками.

«Было бы хорошо, если бы нам удалось выжить после всего» – вот что означал их взгляд.

Гон натянул поводья Максимуса. Вместе с Ёном они оба нырнули в межпространственные врата, переместились сквозь время прямо в ночь мятежа.

* * *

Не виднелось ни одной звезды, с темного неба безмятежно падали белые хлопья снега. Гон и Ён прибыли как раз в тот момент, когда холодное белое покрывало легло на дорожки. Подкравшись незаметно сзади, Ён безжалостно сломал шею Сынхону, который стоял настороже у задних ворот. Гон поднял пистолет Сынхона и сразу же спрятался за колонной в коридоре.

Ён зарядил пистолет и посмотрел на Гона:

– Приказывайте, я все сделаю.

– Предатели будут у черного входа примерно через двадцать минут. Оставайся здесь и не дай Ли Риму уйти. Как только увидишь их, стреляй на поражение. Все должны умереть.

– Ваше Величество, вы хотите сказать, что пойдете в Чхонджонго один?

– Если у меня ничего не выйдет, убей предателя Ли Рима, чего бы это ни стоило.

Лицо Ёна, который всю жизнь беспрекословно следовал распоряжениям Гона, заметно напряглось. План Гона был похож на самопожертвование. Он собирался погибнуть в одиночку.

– Ваше Величество, что вы задумали? Только не говорите, что… Нет, не вздумайте, я против.

– Это мой последний приказ.

– Мне очень жаль, Ваше Величество. Я собираюсь пойти в Чхонджонго. Я буду до последнего защищать своего императора. Такова моя работа, – упрямо стоял на своем Ён.

Если Гон из прошлого умрет, то не станет и Гона из настоящего. Неважно, в какой точке временной шкалы они находились, Гон был императором, которого Ён должен оберегать любой ценой.

– Нет, Ён. Это наш последний шанс.

– Для меня тоже. Это мой последний шанс защитить моего повелителя.

Ён с трудом сдерживал слезы. Это достойный поступок для капитана гвардии, стража императора. Его жертва оправданна. Безопасность правителя – его единственная забота. С того самого момента, когда он только встретил Гона, и на протяжении всей жизни Ён оставался полон решимости стоять насмерть за Гона. И он был очень счастлив, что смог сохранить и пронести эту решимость сквозь годы.