– Что случилось? Дверь не взломана. Как она сбежала?

– Я ее выпустила. Совсем недавно.

– Зачем?

В недоумении Синджэ захлопал глазами. Не знала Тэыль, что однажды настанет день, когда она будет просить Луну об одолжении.

«Сказали ли бы мне об этом раньше – ни за что бы не поверила», – думала она.

Но этот день настал сегодня. У Тэыль было две просьбы. Первая – Луна должна была украсть для нее кое-что из полицейского участка. И вторая – она продолжит жить в республике как Чон Тэыль и будет хорошей дочерью для своего отца. Тэыль не знала, насколько затянется ее путешествие и вернется ли она вообще, поэтому решила оставить вместо себя Луну.

Синджэ стоял в замешательстве, Тэыль протянула к нему руку и спросила:

– Манпасикчок ведь у тебя? Отдай мне ее.

Синджэ забеспокоился. Похоже, он догадался о намерениях Тэыль.

– Нет ее у меня. Не понимаю, о чем ты.

– Ли Рим у нас. Зачем тебе приводить его в участок? По нашим законам его не наказать. Тебе просто нужно было задержать его где-то на сорок восемь часов. Наверно, ты пообещал привести Ли Рима в бамбуковый лес через сорок восемь часов.

Синджэ ничего не ответил.

– Отдай мне Манпасикчок. Я должна пойти с ним.

Синджэ сделал шаг назад. Беспокойство его было не напрасным, Тэыль действительно обо всем догадалась.

– Я не могу тебя отпустить. Тебе нельзя идти. Если войдешь туда, вероятно, никогда не сможешь вернуться.

– Не думаю, что у меня получится спокойно держаться в стороне. Я не смогу остаться здесь одна. Пожалуйста, не останавливай меня. Прошу тебя. Отдай флейту.

В ее черных бездонных глазах не было ни капли беспокойства – была только вера в Гона.

– Почему до тебя никак не доходит?! Я тебя туда не отпущу, и точка! – закричал Синджэ.

Он очень дорожил Тэыль с того момента, когда впервые встретил ее. Как далеки времена старшей школы, как далек ее прекрасный облик в окне! Она сидела на подоконнике под нависшими ветвями цветущей сакуры в своем белом костюме для тхэквондо и читала книгу, ее волосы, подхватываемые порывами ветра, живописно развевались. Это была любовь с первого взгляда. Тэыль стала живительным источником, наполнившим светом сосуд его сухой и суровой жизни. Она оказалась единственным добрым и милым человеком в его жизни. Неважно, как его звали – Кан Хёнмин или Кан Синджэ, только Тэыль считала его братом.

И теперь она говорила ему, что готова уйти без оглядки в неизвестность, в место, где царит вечная пустота и поджидает смерть.

– Хотел, черт возьми, унести этот секрет с собой в могилу, но, видимо, придется рассказать тебе правду. Ты нравишься мне, Чон Тэыль. Всю свою жизнь я был влюблен только в тебя, – в отчаянии признался Синджэ, с сердцем, готовым разорваться на кусочки. Это признание он хранил глубоко в душе долгие годы. – Каждую секунду, каждый миг ты нравилась мне. Как я могу отпустить тебя? Как могу позволить умереть?! Не говори ерунду и просто иди домой.

Глаза его покраснели. Синджэ развернулся и пошел, сглатывая накатывающие слезы. Тэыль догнала его и схватила за запястье. Синджэ попытался выдернуть руку, но Тэыль крепко держала его, словно в тисках. Еще минуту назад она была спокойна и невозмутима, но сейчас сдавленно зарыдала.

– Пожалуйста… Умоляю, отдай мне флейту… Я не буду извиняться за то, что специально не замечала твоих чувств. Если скажу, что сожалею обо всем, буду лицемеркой. Но как ты влюблен в меня, так и я люблю кое-кого. – Голос ее становился все громче. Узкие плечи жалко дрожали от всхлипываний. – Обещаю, что вернусь и отплачу за все те мгновения, когда делала тебе больно. Я обязательно вернусь… Так что молю, просто отдай мне флейту. Прошу, помоги. Если не пойду туда, думаю, и правда умру, Синджэ.

В конце концов Синджэ сдался. Слезы потоком хлынули из глаз. Он сжал руку Тэыль, от которой еще недавно пытался отделаться. Горячие капли упали на кожу. В темном подвале раздавались только печальные рыдания двух людей. Старые кошмары и прекрасные сны Синджэ подходили к концу.

* * *

– Синджэ, Синджэ!..

Крики Хваён разносились по маленькой больничной палате. Синджэ увидел настоящего Кан Синджэ, безмолвно лежавшего без сознания на койке. Он нашел для своей матери настоящего сына, рассказал все, что скрывал отец, и привел в больницу, где лежал ее сын, который так и не вышел из комы.

– Как же так? Бедный мальчик… Сыночка, родной, мне так жаль, что все эти годы ты провел в одиночестве. Я и не знала, ничего не подозревала…

Сидя на кровати, Хваён рыдала и обнимала своего сына.

Вдруг она встала и бросилась к Синджэ:

– Когда ты узнал правду обо всем? Сколько ты обманывал меня? С каких пор скрывал правду про моего мальчика? Как ты мог так со мной поступить?! Что теперь будет с моим сыном?!

Больше не было никаких «ты мое чудо», не было ее широкой улыбки, с которой она говорила Синджэ эти слова. Она схватила его за шею, будто собираясь задушить. Синджэ смиренно сносил все удары, он принял ее гнев. Женщину трясло, она побледнела, словно вот-вот упадет в обморок. Руки ее болели, но она не чувствовала боли.

«Если это поможет ей унять боль в душе и выместить гнев, то пусть будет так, пусть хоть убьет меня», – думал Синджэ, ведь, как ни крути, для него она была настоящей матерью.

Из больницы он вышел опустошенный и побрел по улице. Последнее дело завершено. Но куда теперь податься, он не знал. Тэыль тоже здесь больше нет. Невыносимо было терпеть боль одиночества. Тяжелые слезы покатились по щекам.

– Синджэ!

Он обернулся: Хваён с опухшими от слез глазами бежала ему навстречу. Ее тело ослабло, энергия покинула его. Споткнувшись о камень на дороге, она не остановилась. Женщина бежала, чтобы удержать Синджэ.

– Ма… – Не договорив, Синджэ умолк.

Он уже не мог называть Хваён матерью. Рассудок Синджэ затуманился. Но, вопреки всем ожиданиям, она внезапно крепко обняла его:

– Прости… Я должна была обнять тебя сразу. Ты ведь тоже мой сын…

Синджэ не мог произнести ни слова.

– Это не твоя вина… Неправильно срываться на тебе… Прости, мне очень жаль.

– Ма… Мама… – наконец произнес Синджэ.

Он снова обнял Хваён. Теперь он действительно был ее сыном, безо всякой лжи.

* * *

Смерть Сэджин не сломала Гона, но сделала сильнее. Теперь он приложит все усилия, чтобы исправить то, что кажется непоправимым. Он взял в руки истрескавшуюся флейту.

Бог, должно быть, предвидел, что будет второй раз и тогда Гон изменит свое решение. Он пойдет спасать не себя в детстве, а ловить Ли Рима. Вот почему он заранее оставил шрам как метку на его плече – чтобы Гон мог избрать верный путь и следовать своей судьбе.