И в завершение дня меня вызвал Клавдий.

— Вот, думаю, ужинать мне или нет…

— Не ужинай… — ответила я почти машинально. Я сильносегодня устала.

Он обиделся.

— Я думал, ты скажешь — конечно, ужинай, Клавдий,дорогой… Что, я такой толстый и страшный, что мне уже и не ужинать?

Я спохватилась, долго виляла хвостом, стараясь загладитьошибку. Но вызвал он меня, конечно, не за этим.

— Ты вот, я знаю, получила высшее музыкальноеобразование, — сказал Клава. — Тогда скажи мне: сколько Израилю нужнооперных певцов?

Я выдержала паузу. Мой любимый начальник часто ставил передомной неразрешимые вопросы.

— Понимаешь… к этому делу нельзя подходить с наскоку.

— Вот опять! — воскликнул он. — Опять тыкрутишь, изворачиваешься, и слова простого от тебя не добьешься! Отвечай мнепо-военному: сколько!

— Да ты объясни сначала — для чего тебе!

Он вывалил в корзину под столом полную пепельницу окурков,тут же закурил новую сигарету. Всегда он при мне курил, хотя я угрожала выйти,кашляла, жаловалась и стонала… Он спохватывался, гасил сигарету, гонял,чертыхаясь, огромной мягкой ладонью дым, и сразу же рассеянно закуривал новую…

— Был я в Центре, у Верховного… Зашел, как всегда,разговор о… ну, ты понимаешь — с какой стороны там меня трахают… Словом, то,се, Верховный и говорит: — слушай, чем у тебя там, в России, занимаются твоисиндики? Ни хера, мол, они не делают! Вот, Иммануэль недавно был в опере, иговорит, что там требуются восемьдесят пять оперных певцов!.. Почему твоимудозвоны не объявят призыв на Восхождение оперных певцов? Чего это, говорит,они собирают по крохам каких-то механиков, программистов… всякую мелочь?..

Ну, я скажу тебе: никогда не был в опере. Я ее не люблю… Нолюбопытство меня взяло, пошел я… Здание красивое, ничего не скажешь… еслисогнать туда певцов, и чтобы встали плечо к плечу, то не меньше тысяч десятинароду, думаю, утрамбуется… Захожу к директору, спрашиваю: тебе нужнывосемьдесят пять оперных певцов? Он вытаращился, говорит — ты в своем уме? Явчера двоих последних уволил. — А кто же тебе нужен, — спрашиваю?

— А вот этот… — и руками так перебирает, как будто наверевке поднимает в окно корзину с яблоками. Я понял, он имел в виду этого,который занавес опускает… Ну, мы с ним поговорили… Я разного поднабрался…Погоди, вот тут у меня написано: «Мадам… Батерфляй»… «Пинкер… линкер…» кто это— «Пинкертон?» А, вот еще — «Аттила!»

— Может, «Отелло»? — спросила я.

— Нет, тут ясно написано — «Аттила»…

— Это опера Верди…

Он вздохнул, выбросил бумажку в корзину…

— Слушай, ты отмалчиваешься, а я хочу знать: как тебеидея с этим ледовым шоу, что нам впаривает Норувим?

— Денег жалко.

— А ты не жалей! Мне нужно, чтобы все гремело,сверкало, знаешь — как на военном параде! Норувим притащит мэра, этого, лысого,как я… Мне надо отчитываться перед Иерусалимом. Знаешь, сколько задниц усядутсяв «Лужниках»? Тысяч семь. Будет большой бум — столько народу! Мы пригласимпарочку тузов из Израиля. Может, Президент приедет… Я, так и быть, дам Послусказать пару слов, пусть просрется!

— …ну, разве что ради этого… Но ты представляешь,сколько вытянет на такой бум в «Лужниках» Ной Рувимыч?

— Ничего, вчера мы с ним опять сидели в «Лицее» — тыбыла там? Официанты идиоты и ряженые, а кухня — говно, и я сказал — не большешестидесяти тысяч. Шестьдесят тысяч и точка! Он согласен. Он притащитзнаменитых певцов!..

— Он притащит Фиру Ватник!..

— …он называл ансамбль… этот… забыл название… Я малопонимаю в музыке… Ну, это такая группа, там три манды и один поц… Нет, там, кажется,четыре манды и два поца… Ну, что ты вскакиваешь? Ты уже должна идти? — онвздохнул, взглянул на часы… — Нет, знаешь, я люблю военные песни, вот такие… —и еще минут десять напевал мне тот или иной мотив, дирижируя сам себе рукой сзажатой между пальцами сигаретой, каждый раз спрашивая — а это помнишь? А это?А вот это?.. И каждый раз я отвечала — нет, Клавдий, я не могу это помнить…Во-первых, я не служила в ЦАХАЛе, во-вторых…

— Значит, ты понимаешь в музыке еще меньше, чемя, — сказал он, вздохнув.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из «Базы данных обращений в Синдикат».

Департамент Фенечек-Тусовок.

Обращение №2.898:

Исполненный величия бас:

— Вам не нужен композитор в штате Синдиката?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— А что, Ильинишна, с утра у вас там очередь вьется?

Я пристегивала ремень безопасности под насмешливым взглядомСлавы. Я всегда упрямо пристегивала ремень безопасности. Израильская привычка:большие штрафы.

— Какая очередь, Слава?

— Ну, дак, за сараюшкой… На заднем дворе… Я случайносунулся, смотрю: народ стоит, человек двадцать… Это они там чего дожидаются?Путевки в рай?

«Ну, почти…» — подумала я. Вслух проговорила неохотно:

— Да нет… Это восходящие… Те, кто готовятся… Они кровьна анализ сдают…

— Что за анализ-то? На холеру?

— Да нет… на принадлежность к колену…

— К чему? — он покосился на меня. — Вы,Ильинишна, пашете, как безумная… Так ведь и рехнуться можно, часом… К колену!Принадлежность. А к заднице принадлежность там не проверяют?

Пришлось, несмотря на усталость, пускаться в объяснения.Сначала кратенький пробег по истории угнанных израильских колен — разделениеСоломонова царства на Израиль и Иудею, поверженное израильское царство,опустошение земель Салманасаром… Затем, горделивая памятка о наших удивительныхученых, черт бы их побрал. Затем уже о результатах в моей ежедневнойэлектронной почте… Трудоустроились, ребята… кузнецы своего счастья… Славаслушал совершенно зачарованно.

— Ло-овко! — ахнул он. — Вот этоочковтиралище! Вот это сла-а-авно!

Он подумал, переключил истеричный куплетик с «Русскогорадио» на «Святое распятие»:

— «…Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судитьмир, но чтобы мир спасен был чрез Него…»

— Вот все же народ-то ваш, Ильинишна… нескушный,а?! — и головой покрутил…

А что ж… Пожалуй, что нескушный… Когда у нашего подъезда явыбралась из машины, Слава наклонился к окну и сказал:

— Подойти, что ль, по блату пальчик уколоть?

Я удивилась: