— Наверняка еврей, — заметил Яша, забредший наогонек. — Давай поможем ему взойти?

Дома я сразу набрала сакральный номер с намерением напугать,пригрозить, растоптать — (большие были планы, роскошная обличительная речь)…услышала знакомый депрессивный голос и в жуткой тоске проговорила что-то вроде:

— Ревердатто, сука, ты нас достал! Еще раз позвонишь —приеду с ментами.

Он позвонил секунд через двадцать.

— Ментовка?! Ментовка?! — выкрикивал он, —одна тут чисто как жидовка метит в бахрому на парус…

И мы повлеклись в ближайшее отделение милиции…

Там все, как было пятнадцать лет назад. Двухэтажный особнякв аварийном состоянии, на полу — продранный линолеум, сверху падают кускиштукатурки, на крыльце несколько служивых стоят, курят. Нас посылают кследователю по уголовным делам, по фамилии Пурга — словно для моей Базы данных.После всяческих объяснений, уговоров и посулов, он соглашается с каким-то ещесвоим подручным смотаться к нашему психу, по предлагаемому адресу, на улицуакадемика Амбарцумовича… Боря мрачен и все пытается у меня выяснить — зачем мыедем? И кого тот должен испугаться, если он псих? И что будет дальше?

Угры всю дорогу рассуждают, что парень, конечно, шизофреник:сезонное обострение. Долгая беседа на эту увлекательную тему. Потом оба задают вполнедикие вопросы об Израиле. Например, едят ли там помидоры? Подручный Пургиоборачивается к нам и спрашивает — а вы евреи?

Боря:

— Да.

Тот:

— А вы хорошо говорите по-русски!

Наконец приезжаем к логову Ревердатто, на улицу АкадемикаАмбарцумовича.

Милиционеры велят, чтоб мы сидели в машине, а то мало личего — шмальнет через дверь… Сами входят в подъезд…

Мы сидим, смотрим в окна на двор… Шестнадцатиэтажный унылыйблочный дом серого цвета, швы между панелями заделаны черной смолой. Если б яжила в таком доме, говорю я, то тоже звонила бы всем с безумными речами.

Боря в ответ: а ты, собственно, и жила в таком доме. В какомже еще, на улице-то Милашенкова?

Вышли они минут через десять, и сразу стала ясна всяникудышность этой затеи. Ревердатто не пустил их, сказал через дверь:

— Таких, как я, не забирают. Я социально не опасен. Уменя справка, вторая группа инвалидности…

И они, мол, не имели права войти… Интересно, как это нашпсих так замечательно выстроил защитную речь?.. И никаких тебе Конкордов, иникаких святых Базиликов…

Словом, идиотская экспедиция… Назад ехали в молчании,дипломатических бесед про помидоры больше не затевали. Впрочем, они невиноваты. Никто не виноват.

Теперь на ночь мы отключаем телефон, а днем первым деломсмотрим на определитель номера. Если высвечивается номер нашего психа, тот, ктоподошел, кричит на весь дом: «Ревердатто!» — тоном, каким оповещают о летящемснаряде. Но я, по своей рассеянности и замученности, иногда забываю глянуть вузкий серый экранчик на подоконнике и беру трубку, — и тогда, ужаснообрадовавшись, что дозвонился, услышан, услышан! — он торопится рассказатьмне весь странный, тревожный, диковинный мир, который обрушивается на негокаждое утро.

Он стал тенью нашего здешнего существования.

Шлейф безумия волочится за всей этой жизнью в Москве…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Прямо с утра ко мне пробился очередной писатель.

Вообще, я не любила утренних посетителей. В эти часы явключала компьютер, открывала почтовую программу и инстинктивно вжимала головув плечи: казалось, на меня обрушивался изрядный кусок небесного свода. Помимоежедневных, еженедельных и ежемесячных рассылок многих организаций, институтов,клубов и других сообществ, помимо приглашения на установочный пленумкакого-нибудь нового, Еврейского Балтийско-Финского Конгресса за подписьюГройса; помимо служебных писем из разных департаментов в Центре; помимоежедневных дурацких сообщений, что какой-нибудь Павел Росанович Ли зачем-то —для рифмы, наверное, — принадлежит к потерянному колену Нафта-Ли («Нафтали— олень прыткий, говорит он речи галантные…») и прочая, прочая, прочая… наголову мою рушились — как отколовшиеся от скалы камни, — отдельныевопли-воззвания, письма-доносы, приглашения на какие-нибудь совсем уж необычныемероприятия.

Сегодня, например, обвалилось приглашение на актсамосожжения у здания Верховного суда РФ от Зайнутдинова Рафаэля Ибрагамовича,проживающего в Тюменской области, Нижневартовский район, поселок Излучинск…«Это не суицид, — писал он — Это — протест против диктатуры беззакония,диктатуры коррупции»…

В первые дни, получая подобные письма, я вскакивала, чтобыбежать, предупреждать, предотвращать… кого? что?.. Но вскоре обессилела…

Мир угрожал навалиться на меня своей пьяной безумной,воняющей тушей, — придушить, заспать меня, — вот как пьяная бабапридавливает во сне своего младенца… И я поняла, что буду раздавлена, если необлачусь в панцирь…

Так вот, именно в момент утреннего камнепада явилсяочередной писатель с очередной рукописью.

Вскоре я уже определяла их по тому, как они входили, —по этой замечательной смеси высокомерия с готовностью брякнуться на колени.Никто и никогда не напоминал мне так Михаила Самуэлевича Паниковского, как этитворцы в поисках дотаций и спонсоров.

Как всегда, ему не нужно было ничего. Ему лично. Нужно былолюдям, которые без его книги пропадут. Это роман-трилогия о пути нашего народав пустыне Синайской… Называется «Наша высокая стезя»… Ведь никто никогда небрался вообразить — как, изо дня в день, они брели и брели по пустыне, шагаячерез барханы, зыбучие пески, перешагивая через кобр и гюрз… гюрзей… Как ониблуждали…

— Интересно, как вы представляете себе Синайскуюпустыню? — вяло попыталась вклиниться я.

— Да ведь это неважно, — ответил онвысокомерно. — Пушкин тоже никогда…

— Да-да, Пушкин…

Так вот, некое издательство согласно напечатать его роман.Но ищет спонсора.

Я удовлетворенно кивнула. Я всегда с охотничьим замираниемждала произнесения этого резиново-упругого, носового слова. И когда онопоявлялось на сцене, рождалось из округленных губ посетителя, вылетало из-подусов, или окруженное колечком помады, я испытывала такую тоску, какие редкоиспытывала в своей прежней неначальственной, безответственной жизни.

Иногда они добавляли великодушно:

— Мне незачем вам объяснять, что такое муки творчества.Вы ведь тоже пишите?

Этих Шекспиров я, как правило, отфутболивала к Галине Шмак.«Пусть с вашей рукописью ознакомится сначала Галина Евсеевна», — говорилая, зная, что отсылаю автора с его будущей книгой в долину теней, откуда нетвозврата.