Я понятия не имею, жива ли она и станет ли ей лучше, когда пройдет действие яда.

Больше ничем не могу помочь ни ей, ни кому-либо другому из этих бедняг. Остается лишь надеяться, что хоть кто-нибудь успеет прийти в себя и выбраться отсюда, пока всё вокруг не взорвется. Вытащить их всех по лестнице я не в состоянии.

Я подбегаю к остальным резервуарам и разбиваю их один за другим. Вода разносит осколки по подвалу. Воздух наполняется визгом скорпионьих зародышей.

Большинство чудовищ вокруг пробуждаются и вздрагивают. Некоторые яростно бьются о стеклянные стены своих тюрем — те, кто сформировался почти полностью и теперь смотрит на меня сквозь покрытые прожилками мембраны век, — словно понимая, что я намерена их уничтожить.

Пока я этим занимаюсь, возникает мысль бежать отсюда без Пейдж. Ведь она на самом деле больше не моя сестра. И уж беспомощной ее теперь точно не назовешь.

— Рин-Рин! — плачет Пейдж.

Она зовет меня, словно сомневаясь, что я о ней позабочусь. Будто чья-то железная лапа сдавливает мое сердце в наказание за то, что я решила предать родного человека.

— Да, маленькая, — как можно убедительнее говорю я. — Нам надо выбираться отсюда. Ладно?

Здание снова содрогается, и одно из зашитых тел валится на пол. Мальчик ударяется головой, и

рот его раскрывается, показывая металлические зубы.

Пейдж выглядела точно так же, пока не зашевелилась. А что, если этот малыш тоже жив?

В голове у меня проносится странная мысль. Не говорил ли однажды Раффи, что иногда имя имеет власть?

Не пробудилась ли Пейдж оттого, что я ее позвала? Я смотрю на лежащие у стены тела, на блестящие зубы и длинные ногти, их бесцветные глаза. Если они живы, сумела бы я их пробудить, будь у меня такая возможность?

Отвернувшись, я бью мечом по очередному резервуару, помимо своей воли радуясь, что не знаю имен детей.

— Пейдж?

Словно во сне, к нам подходит мама, хрустя разбитым стеклом и обходя корчащихся монстров так, будто для нее это обычное зрелище. Возможно, так оно и есть. Возможно, в ее мире это нормально.

Она видит их и избегает, но нисколько им не удивляется. Взгляд ее ясен, выражение лица настороженное.

— Детка! — Она подбегает к Пейдж и обнимает ее, не обращая внимания на кровь.

Мама плачет, судорожно всхлипывая. Впервые я понимаю, что она волновалась и переживала за Пейдж не меньше моего, что она не случайно оказалась здесь, в том же опасном месте, которое я обнаружила в поисках Пейдж. И хотя ее любовь зачастую проявляется недоступным пониманию душевно здорового человека образом, порой даже становясь чересчур навязчивой, это нисколько не умаляет того факта, что она действительно заботится о дочери.

Я сглатываю слезы, глядя, как мама осматривает и ощупывает Пейдж. Кровь. Швы. Синяки. Она ничего не говорит, лишь потрясенно вздыхает и воркует, поглаживая младшую дочку.

Потом она смотрит на меня, и ее взгляд полон упрека. Она обвиняет меня в том, что случилось с Пейдж. Хочется сказать, что я тут ни при чем. Как она могла такое подумать? Но я молчу, не в силах выговорить ни слова, лишь с горечью гляжу на мать. Примерно так же она смотрела на меня несколько лет назад, когда мы с отцом обнаружили Пейдж искалеченной. Может, в том, что случилось с Пейдж, и нет моей прямой вины, но все-таки я за нее отвечала.

Впервые у меня возникает мысль: а в самом ли деле мама виновата в том, что у Пейдж сломан позвоночник?

— Нужно убираться отсюда, — говорит мама, обнимая Пейдж.

Я удивленно смотрю на нее, и меня охватывает надежда. Она говорит властно и уверенно, как и подобает матери, которая намерена вывести своих дочерей в безопасное место.

Она ведет себя так, словно вполне здорова.

А потом она говорит:

— Они преследуют нас.

Надежда тут же умирает, оставляя лишь каменную глыбу на месте моего сердца. Мне незачем спрашивать, кто такие «они». Для моей матери «они» преследуют нас, сколько я себя помню. И потому ее слова вовсе не означают, что она собирается защитить своих девочек.

Я киваю, понимая, что груз ответственности за семью вновь лег на мои плечи.

Мама ведет Пейдж к выходу, когда за двустворчатыми дверями раздается страшный грохот, доносящийся из помещения, откуда вышли ангелы. Я останавливаюсь, думая о том, стоит ли посмотреть, в чем дело.

Я не вижу никаких причин тратить зря время, заглядывая за те двери, но что-то меня усиленно гложет. Столько всего случилось, что мне просто не хватало времени подумать о важном и добраться до сути...

Кровь.

Перчатки и халаты ангелов все были в крови.

И Лейла. Она должна была оперировать Раффи.

За дверями снова раздается грохот — удар металла о металл, словно тележка налетела на другую.

Сама того не осознавая, я бросаюсь бежать.

Когда оказываюсь возле двустворчатых дверей, из них кто-то вылетает. Мне хватает секунды, чтобы узнать Раффи.

Следом за ним вываливается гигантского роста ангел, облик и движения которого кажутся мне знакомыми. Может, когда-то его лицо и можно было назвать красивым, но сейчас оно искажено в злобной гримасе.

За его спиной развернуты прекрасные белоснежные крылья. Основания крыльев покрыты запекшейся кровью в тех местах, где проходят свежие швы. Как ни странно, хотя кровь у него на спине, забинтован живот.

В его крыльях мне чудится нечто знакомое.

На одном из них виднеется зазубрина — точно такая же, какую я прорезала ножницами в крыльях Раффи.

Мой разум пытается отбросить вполне очевидный вывод.

Ангел-гигант стоит между моей семьей и дверью, через которую мы вошли. Мама в ужасе смотрит на него. Дрожащей рукой она протягивает шокер, словно предлагая его забрать.

Под потолком раздается низкий грохот, затем еще и еще — каждый раз все громче. Похоже, именно его слышали ангелы. Теперь у меня уже не остается никаких сомнений, что атака началась.

Я отчаянно машу матери, чтобы она уходила через двери, которыми пользовался грузчик. В конце концов до нее доходит, и она выбегает вместе с Пейдж.

Я боюсь, что гигант воспрепятствует, но он не обращает на них никакого внимания. Его интересует только Раффи.

Раффи лежит на полу, корчась от боли. Его спина выгибается, пытаясь избежать прикосновения к бетону. Под ним, словно темный плащ, расстелилась пара гигантских крыльев. Крыльев летучей мыши.

Они похожи на кожаную пленку, натянутую на скелет, больше напоминающий смертоносное оружие, чем каркас для крыльев. Края крыльев остры, словно бритвенные лезвия, и усеяны рядами крючков, самые мелкие из которых выглядят как зазубренные рыболовные. Самые большие — на концах крыльев; они похожи на заостренные косы.