Куань, где же ты? Приходи скорее.

— Здесь много военных, — заметила она, чтобы как-то отвлечь его от своей персоны.

— Да, им всем хочется побеседовать с китайцами о Красной армии Мао.

— В этом зале, похоже, сосредоточилась большая власть.

— Большая, чем вы можете себе представить, Лида. Будьте осторожны. Этим людям ничего не стоит отправить вас в трудовой лагерь на десять лет только за то, что вы улыбнетесь не тому, кому нужно.

— А вы могли бы?

Рядом с ними прошла танцующая пара в черном. Он вежливо кивнул им, но Лида почувствовала, как напряглись его мышцы. Возможно, соперник на служебной лестнице, ведущей к Политбюро?

— Мог бы я что?

— Отправить меня в лагерь за то, что я улыбнусь не тому, кому нужно.

Лицо его смягчилось, серые глаза вдруг наполнились грустью, переменив цвет, как море, когда над ним поднимается туман.

— Нет, Лида. Я не мог бы.

— Но вы предупредили меня.

— Да.

Все внутри нее подсказывало, что ему можно верить, но она не могла понять почему.

— Спасибо, — неуверенно пробормотала она, — за то, что помогаете.

Он чуть сильнее сжал ее пальцы.

— Вы хотите знать, почему я это делаю? Я скажу. Потому что вы не похожи на них. — Он с презрением посмотрел на танцующих. — Ими управляет страх. Они как марионетки, которых дергают за ниточки. И вы, в вашей аккуратной белой блузке, зеленой юбке и туфлях с чужой ноги, совершенно не такая, как они. В вас сохранилось что-то живое. Когда я нахожусь вот так близко от вас, я слышу, как оно шевелит крыльями.

Лида вдохнула полную грудь воздуха и почувствовала, как по ее шее скатилась капелька пота.

— Я…

— Здравствуй, Дмитрий.

В один миг все изменилось. Словно мужчина, с которым она только что танцевала, выскользнул из ее рук и его место занял другой. Этот был красив, неприступен и непринужденно очарователен. На лице его играла небрежная улыбка. Именно такого Малофеева она впервые увидела в комитете по связям. На миг Лида пришла в замешательство. Человек, который вот-вот мог стать ее другом, исчез.

— Лидия, — произнес он, — разрешите вас познакомить. Это моя жена Антонина.

Лида стремительно развернулась и почувствовала, как ее скулы заливает краска. Стоящая передней женщина была в изящном платье с бисером. Ее темные волосы, собранные на затылке, словно специально подчеркивали длину бледной шеи. В карих глазах ее блестело искреннее удивление, и они совсем не были похожи на те глаза, которые девушка видела в Селянске в гостиничной уборной или позже, в Тровицке, на железнодорожной станции.

— А это никак Лида Иванова, — сказала Антонина. — Девушка из поезда.

Слова эти были произнесены как будто с некоторой иронией, однако женщина улыбнулась вполне радушно. Лида пожала протянутую к ней руку в белой вечерней перчатке до локтя.

* * *

— Дмитрий, дорогой, ты не принесешь мне выпить? И нашей юной знакомой захвати что-нибудь. Похоже, ей это нужно.

— С удовольствием, Антонина, — ответил ее муж, целуя руку в перчатке.

Лида заметила, что в эту секунду между ними проскочила какая- то искра, но не смогла понять ее значения.

Когда высокая фигура председателя растворилась в толпе, Антонина отвела Лиду в сторону, села за столик у стены и вставила сигарету в мундштук из слоновой кости. В ту же секунду проходивший мимо официант поднес ей зажигалку, и только после того, как он отошел, она заговорила.

— Итак, — сказала Антонина, и в ее глубоко посаженных глазах уже не было радости, — я вижу, мой муж ухаживает за тобой.

— Нет. Он помогает мне.

— Помогает?

— Помогает найти одного человека.

— Да. Твоего потерянного брата, я полагаю.

— Алексея?

— Да. — Антонина отметила про себя удивленное выражение, появившееся на лице Лиды. — Ты разве не его имеешь в виду?

— Откуда вы знаете про Алексея?

— Я встретила его в Фелянке после того, как ты уехала. Он искал тебя.

В Фелянке. После того как ты уехала. Искал тебя. Лида сцепила руки на коленях, чтобы не дать им грохнуть от злости по столу. Все эти недели она была уверена, что Алексей бросил ее, тогда как в действительности получалось, что это она оставила его. Лида вдруг услышала шум, странный скрипучий звук. Она не сразу поняла, что это ее собственное дыхание.

— Что с тобой? — Антонина протянула через стол руку в перчатке, но при этом настороженно оглянулась на зал. — Успокойся, — сказала она и стала ждать, пока Лида придет в себя. — Может, помочь?

— Я — не знала.

— Что он возвращался за тобой?

Лида уронила голову на грудь, и огненные локоны скрыли ее лицо. Потянув за одну из прядей, она прошептала:

— Как он?

— Алексей? — Антонина зажала губами мундштук с сигаретой и, как просыпающийся дракон, выпустила через ноздри два завитка дыма. — Боюсь, он был не в лучшей форме.

— Почему?

— Его избили, — сказала она, и голос ее едва заметно дрогнул, когда она прибавила: — И ударили ножом.

Лида с трудом заставила себя не вскрикнуть.

— Его сильно ранили?

— Рана уже заживала, так что не беспокойся. Но поначалу… дело было плохо. — Снова эта дрожь в голосе.

— Он получил мое письмо?

— Какое письмо? Извини, мне ни о каком письме ничего не известно.

Антонина, продолжавшая смотреть на свои руки, покачала головой.

— Послушай, Лида, — быстро заговорила она, посмотрев по сторонам: нет ли кого-нибудь рядом. — В Фелянку я приехала, чтобы найти тебя, но ты исчезла. Я узнала то, о чем ты спрашивала. Я рассказала Алексею, что Йенса Фрииса перевели в Москву. Но… — Тут она, задумавшись, стряхнула пепел в серебряную пепельницу. — Тебе, судя по всему, это и так известно. Поэтому ты здесь, верно? Ты как-то сама узнала, что его перевели из Тровицкого лагеря.

Лида кивнула.

— Ты, я вижу, не промах, — негромко произнесла Антонина.

— Где сейчас Алексей?

— Не знаю. Но как бы я хотела это узнать!

Не сами слова, а скорее интонация, с которой они были произнесены, заставила Лиду отвлечься, забыть собственное отчаяние и обратить внимание на собеседницу. Выглядела Антонина прекрасно. Спокойная и элегантная. Хрупкие плечи обнажены. Длинная шея украшена ниточкой жемчуга. Лицо ее казалось безмятежно-ясным, как у куклы, и Лиде показалось, что эта женщина давно научилась отгораживать себя прочной стеной от того мира, который, по убеждению ее мужа, когда-нибудь станет колыбелью общечеловеческого счастья. Взгляд у Антонины был замкнутый, и только карминные губы выдавали ее чувства. Один неподвластный ее воле крошечный уголок рта задрожал, когда она упомянула брата…