– Это ты порносайты посещаешь, злая моя лапушка, а у меня даже на смартфоне только умное, доброе, вечное… Жаль, не все йогурты одинаково полезны. Иные открытия вообще… выброшенные на ветер деньги.

– Ты чего? – спросила она. – Получить снова молодые зубы – это же здорово!.. Твоя генетика рулит!..

– Генная инженерия, – сказал я наставительно, – сейчас самая страшная вещь на свете. Мы все говорим для страны, для простого народа, как с ее помощью будем лечить ранее неизлечимое… даже не лечить, а враз и навсегда!.. Но, увы, куда проще заменить какой-нибудь ген в вирусе гриппа, превратив в самую страшную чуму на свете… прости, что за столом.

Она жевать не перестала, только челюсти стали двигаться медленнее, спросила настороженно:

– Почему проще?

– Ломать не строить, – ответил я. – А в вирусе проще копаться, чем в человеке. Вирус, если ты не знаешь, мельче человека. И проще устроен.

Она стиснула зубы, суровая, как Боудика, королева варваров.

– Я бы вас всех из тюрьмы не выпускала!

– Нас слишком много, – сказал я с сочувствием. – Теперь такие вирусы могут переделывать в тысяче лабораторий. Да какие там тысячи, в сотнях тысяч!.. Даже в школьных. Даже в Израиле. У вас же психов больше, чем в Китае!

Она зябко передернула плечами.

– Теперь кошмар приснится. Лучше бы не знала. Ты вон тарелку уже очистил, а мне теперь кусок в рот не лезет… И как с этим бороться?

Я двинул плечами.

– Да просто есть, и все. Ах, ты о вирусах?.. Никак. Просто установить везде камеры. Такую гадость за полчаса не создашь, а когда продвинешься хоть наполовину, дверь вышибут и в лабораторию ворвется спецназ. В идеале, конечно.

Она с облегчением вздохнула.

– Ну хоть что-то.

– Вот только аппаратура становится все портативнее, – сказал я безжалостно. – Скоро ее можно будет брать с собой на прогулку в парк, где можно отыскать уголок без видеокамер…

Она посмотрела на меня зло.

– Ты нарочно меня пугаешь?

Я спросил с интересом:

– А тебя можно? Я думал, ты абсолютно непугательная. Или непуганая. Ладно, это я просто стараюсь тебя взбодрить. Раз уж все ноотропы запрещены вашей кровавой властью.

– Нашей?

– Ну да. Вы ее сперва установили в России, а потом в Израиле…

Она настороженно смотрела, как я ухватил смартфон, поелозил кончиком пальца, но закономерности не уловила, что и понятно, я двигаю наугад, лишь бы чаще и быстрее, чтобы совсем запуталась, наконец спросила:

– И… что-то срочное?

– Есть, – сказал я.

– Третий заряд?

– Теперь знаю точно, – сообщил я, – где он и почему. Куда вскочила?.. Сперва кофе, потом самолеты, ну а женщины где-то на конце…

Через полчаса быстрой езды, когда город небоскребов остался далеко позади, а потом исчез вовсе, мы еще два часа мчались по великолепному шоссе среди бескрайнего моря золотых барханов.

Эсфирь за рулем сперва беспечно болтала, но слишком беспечно, а вопросы очень точные, я в ответ начал рассказывать о некоторых сложностях в работе с митохондриями, и она, все поняв, сердито замолчала. Мой мозг, которому скучно тратить исполинские ресурсы на повседневную хрень, ее человек выполняет вообще на рефлексах, уже почти привычно начал так и эдак поворачивать некоторые проблемы, назревшие перед обществом, с особенным смаком взялся моделировать будущее общество, в котором удастся отменить старение, что уже не проблема науки, а чисто инженерная.

Мы знаем человека и судим по последним годам жизни. То есть Пушкин и Лермонтов стали прозаиками и в конце писали только прозу, но погибли рано, потому остались в нашей памяти как поэты, а такой прекрасный поэт, как Бунин, прожил долгую жизнь и остался в памяти как прозаик.

Дзержинский сказал, что, если бы ему пришлось прожить жизнь заново, он бы прожил ее точно так же. Да, глупо сказано, но для молодежи самое то. Она же знает уже все, постигла все, даже жить неинтересно…

Интересно бы промоделировать его жизнь на суперкомпе: каким бы он стал в пятьдесят лет, в шестьдесят, в семьдесят? Может быть, стал бы монархистом или увлекся буддизмом? Ушел бы в монастырь? Возглавил бы оппозицию?

Погибни Лев Толстой раньше, запомнили бы немногие, да и то лишь как молодого отважного офицера, участника Крымской войны.

Кто знает, каким был бы мир, если бы гениальный Галуа не погиб на дурацкой дуэли в двадцать один год? Или не стал бы? И продолжил бы Галуа свои работы в математике или же увлекся бы рисованием картин либо путешествиями в дикую Африку?

Она сперва поглядывала на меня в зеркало, наконец на мгновение повернула голову.

– Что молчишь?..

– Из меня хреновый певец, – признался. – Но если хошь, щас запою…

– Только попробуй, – пригрозила она. – Пристрелю и тут же в песках прикопаю. Как я понимаю, такие операции, как у тебя, будут все чаще?

– Уже началось, – сообщил я, – говорю откровенно потому, что вы тоже наверняка начали. Возможно, еще раньше нас, только помалкиваете. Речь не просто о террористических атаках, что для всех номер один, а о возможности, как уже говорил, террористических атак на все человечество.

Она поморщилась:

– Если сам помнишь, что говорил, зачем повторяешь?

– Потому что это уже реальность, – напомнил я. – Когда в кино Супермен или Бэтмен спасают мир, все смотрят с улыбочкой – сказка, но каждый содрогнется и даже не захочет представить, что сейчас все люди на свете в шаге от уничтожения. И не термоядерной войной, а от прихоти какого-то идиота-биохимика, которому изменила жена!

Она зябко передернула плечами.

– Я тоже не хочу такое представлять.

– Нужно выдержать, – сказал я. – Всего лет двадцать-тридцать устоять перед натиском дураков и фанатиков, а там все вопросы разом решит сингулярность.

– Решит?

– Или отметет, – ответил я, правильно поняв вопрос. – Почти все, что сейчас волнует человечество, станет несущественным и будет с удовольствием отброшено. Ради более высоких радостей… Ого, вон за теми холмами и наша цель!

Она посмотрела вперед и чуть в сторону, прослеживая за моим взглядом, но ничего не увидела, кроме очень высоких песчаных барханов.

– Что там?

– Полевой лагерь курдов, – пояснил я. – Да, здесь у них нет своих земель, но у них нет их везде, а живут даже в Штатах, в Англии и вообще по всей Европе… Останови вон там. Чтоб с той стороны холма не увидели.

– Что брать с собой?

– Ты останешься, – велел я. – Нет-нет, мы не станем затевать войнушку. Я не знаю, где заряд. Так что если даже всех перебьем, а здесь только боевиков около сотни, все равно бомбу искать и искать… Я сказал, оставайся и жди, Фатима!