…А то вдруг Осинка очнулась, посмотрела на ночное небо, что висело над ней, ласково мигая звёздами. Свежий ветер ворвался в лёгкие. С трудом повернула голову, обнаруживая себя в повозке.

– Воды, – прохрипела в надежде привлечь к себе внимание. Все тщетно, попытки позвать хоть кого-то не возымели действия, и Осинка, закрыв глаза, снова провалилась в сон…

Опять проснулась, когда яркое солнце светило в глаза, заставляя жмурится. Осинка слышала, как потрескивает костёр. Рядом с ней, заметив, что пришла в сознание, подсел Тут. Охранник молча протянул какой-то бульон и кивнул, чтобы выпила. Северянка проглотила суп да обожглась, зато живот, благодарно заурчав, запросил ещё еды. Монгол поднял Осинку повыше, облокотив на малый шатёр, да у неё закружилась голова и выпитое сразу запросилось на волю, только этот позыв северянка в себе подавила.

Какое-то время они молча ели, наблюдая за степью. Осинка заметила, что вокруг нет Орды, нет войска, нет великого, и она находится наедине с Тутом. Много вопросов роилось в голове, хотела задать, только вот знала, что этот охранник все скажет в своё время, но не выдержала:

– Прошу, говори. Знаю, ненавидишь меня, но сейчас прошу, объясни!

Монгол не стал увиливать, не стал отмалчиваться:

– После того, как ты родила, а великий хан вернулся с совета, ему показали сына. Ты была плоха, но надо было выдвигаться, поскольку Орда не получила независимость от Каракорума. Хуже того, хан Мухса, прознав о планах Тимура-Бикбея от сына Уруга, женился на китайской принцессе, и теперь династия Цзинь поддерживает монгольскую ставку в военных начинаниях. Хану пришлось отречься от планов и заверить, что раскола не произошло. Орда будет посылать дань, но дальше заверений дело не пошло. Мало обращая внимания на твоё состояние, хан сосредоточился на том, чтобы сохранить своё положение и имеющихся союзников, он планирует … – Тут запнулся. – Я что-то не то говорю, Осинка-хан?

– Меня волнует вопрос, что с моим сыном! – прорычала северянка.

Монгол замолчал, опустив голову.

– Где мой сын, Тут? – не выдержав, захрипела Осинка. Силы не вернулись к ней, а, судя по перевязкам на животе да тянущей боли, от тела ее остались лишь ошмётки прежней северянки.

– Великому хану представили его сына и…

– И?..

– И он принял его. – Тут странно покосился на Осинку.

– Я прирежу тебя, Тут, ей-богу прирежу! Говори, как выглядел сын?

– Не как Святослав Загорский! – выкрикнул Тут и вскочил, оставляя Осинку замереть.

Охранник, не поворачиваясь лицом к северянке, процедил:

– Видел я, как вы… Только вот ребёнок нашей породой родился…

Не может быть, пронеслось в голове, не может…И тут до Осинки стало доходить. Она развернулась к охраннику, проливая еду на землю, и, срывая голос, спросила:

– Родился вашей породы или хану показали такого ребёнка?

Тут обернулся, нахмурился, стал вспоминать, лихорадочно дёргая глазами из стороны в сторону, ведь такая мысль не приходила к нему. Слишком слаб монгол был в женских хитросплетениях.

– Тут, мне надо найти своего ребёнка!

– Ты не проберёшься к хану, не сейчас, пока его охраняет все войско! Бикбей готовится к нападению! Для всех ты погибла! Жаргал постаралась свести тебя со свету! Я выкрал тебя, подсунув бездыханное тело другой северянки! – И опустил голову, не произнося вслух, что по правде убил какую-то рабыню.

Осинка выдохнула, слезы покатились, но она не могла плакать, не могла рыдать. А что и рыдать? Живот ныл, ощущаемый дырой, а не собственным телом. Ныли груди, желая принять малыша. Слезы просто текли, а Осинка размышляла, как ей вернуть ребёнка.

– Ну что? Как он? – Ладимир подскочил к Алене, что вышла из покоев маленького князя. Лекарку разом вызвали, когда врачеватели Чубанского края не могли ничего сделать в течение суток, Руслан умирал.

Аксинья валялась по полу рядом с кроваткой сына, схвативши иконку, молилась не переставая, целовала пухленькие пальчики, что были так холодны, всхлипывала и снова молилась.

Жену Ладимир закрыл в покоях, приставив охрану от греха подальше. Готов был придушить, как и ее паршивого папашу. Все разрушила эта женщина. Отравила его ребёнка. Поймали сумасшедшую, когда та прокрадывалась к Марфуше, только кормилица-то и спасла малышку, потому как Руслан был сильным мальчиком и ещё барахтался за жизнь, а вот дочь его, несколько недель от роду, слабенькая такая, что хватило бы и капли яду, что хранила у себя жёнушка. Лучше бы его отравила, подумал Ладимир, посматривая, как лекарка убирает волосы с взмокшего лба.

Алена подняла руки, слабо улыбаясь.

– Лучше? – уточнил Чубанский.

Алена показала вверх палец, мол, теперь все в руках Бога. Теперь только молиться и оставалось.

– Хорошо. – Тут Ладимир развернулся и скомандовал Климу: – Ольгу мне приведите в палаты внешние!

Батюшка, что вызван был для крестин княжны Марфы, перекрестился и заметил:

– Князь, не надо, пока не остыли. Дайте себе время на обдуманное решение!

– Батюшка! – повысил голос Чубанский. – Вы вот …молитесь за здравие Руслана, а с княжескими задачами я сам разберусь!

– Так-то оно так, – закивал святой отец, сложив коротенькие ручки у себя на выдающемся животе, – только не забывайте, что Ольга – княгиня, и народ любит ее, не случилось бы с той чего…

Ладимир набрал воздуха, чтобы сказать чего резкого, но тут его окликнул служивый.

– Привели княгиню. – Клим поклонился, сам опасливо поглядывая то на «медведя», то на сановника, и знамо было, что тот хоть и ведал правду, но в уши заливал крестьянам, что надобно было Чубанским, только вот с Ладимиром у сановника не складывалось безоблачных отношений.

– Пошли, – святой отец хотел было засеменить за ними, но Ладимир того остановил, – за княжича вам молиться надобно да Марфушу к крестинам готовить, а посему оставляю на вас дела важные и много.

Батюшка хоть и не хотел, но поклонился да оставил в покое затею управиться с гневом Чубанского.

– Зачем ты это сделала? – спросил Ладимир женщину, что стояла посередь палат, взирая на него, сидящего на месте отца.

Ольга хмыкнула:

– А зачем ты Володимира Чубанского сгубил?

Ладимир сжал кулаки, да так, что раскрошились резного кресла ручки. В другой раз Ольгу бы это напугало, сейчас же она безразлично вскинула брови.

– Когда похороны? – мило поинтересовалась княгиня, и Ладимир вскочил, подлетел к жене, схватил за грудки и встряхнул так, что зубы у той клацнули.

– Жив он! Жив и жить будет! А ты… – Князь хотел её убить, хотел насадить вот это противное худосочное тело на нож, да так, чтобы извивалась она и издохла в страшных мучениях. Остановился, остановил красную пелену, что зашла на веки его.