А может, бросить эту блажь? Ладимир повертал войско домой, а как дошёл до лучины, что вела в Домну, вдруг прошибла его молнией мысль. Коня назад, гуллил отряду, чтобы следовали за ним, ехал, словно вселился в него демонюка. Выгонял дурь из себя дикой скачкой, и не сразу догнал его Клим, а догнавши князя, с волнением вопрошал:

– Хорошо себя чувствуешь, князь?

Ладимир не ответил, лишь бросил:

– Знаю, где она прячется! За мной!

Кого искал Ладимир, про то не распространялся, только понимал мужской сутью служивый, что сердечные дела во всем этом замешаны.

Доскакали до Домны затемно, остановились в кабаке, что раньше славился едой да удивительными рассказами убийцы-Хорвача. Только теперь все смотрелось с большим упадком. Казалось Ладимиру, что во времена Гусака здесь всегда толпился народ, всегда тепло встречала толстая кухарка. А народу было, что иной раз и за столик не сядешь. Теперь ограда в некоторых местах обвалилась, сарай, где секретно они любились с Аксиньей, вообще заброшен, и даже двери не закрывались. Казалось, с духом хозяина умерло и само бойкое место.

Худой сын хозяина с такой же, как у отца, бородавкой на щеке, услужливо поклонился воякам да поторопился принести свежей водицы. Водицы! Да у Гусака все добавлялось с таким алкоголем, чтобы гость родным себя через несколько мгновений чувствовал, а бывало, нальёт брагу такую крепкую, что выносило зараз.

Клим, пободавшись с хозяином о постое, договорился обо всем. Да только у князя аппетита не было, вздыхал да хмуро смотрел на входную дверь, а то выходил во двор, гулял там да возвращался снова и тяжело вздыхал.

Места солдатам не хватило, пришлось укладываться прямо на лавках, так то и лучше, потому как ни одного посетителя, пока они стояли у сына Гусака, так и не зашло, а посему, сдвинув столы, так и завалились спать.

Поутру Ладимир соскочил раньше петухов да, оставив охранников подле Гусачьего кабака, поехал туда, где не был столько лет, туда, где его детство прошло.

Вот она, покосившаяся оградка, малый огород, уйма травы по колено и тишина, грустная, разрывающая сознание тишина. Защемило сердце, вот этот дом когда-то был загляденьем всего села. Отец с дедом свежий справил, а теперь упадок. Наверное, всему приходит конец, и этой его жизни точно. Возврата нет. Есть что-то новое, неизведанное, то, что предстояло выстроить заново. Хорошо ли, плохо ли – кто его знает, Бог всем ведает, не мы, не люди. А посему будет он жить, как его сердце разумеет. И шагнул во двор.

Дверь была не заперта, потому что в доме-то его и брать было нечего, давно все растащили добрые соседи сразу после поимки кузнеца.

Женщина, что стояла посередь маленькой комнаты, вздрогнула от этого шума. Она стояла над тазиком да умывалась, распушив косу. Похудевшая с тех пор, как он видел ее последний раз, осунувшаяся, глубокие синяки да губы белые сжаты плотно. По всему видно было, что многое пережила Аксинья после смерти мужа: и побои, и насилие мужчин над нею, и несправедливость от тех, кого считала друзьями. Но Ладимир был рад видеть её, с синяками, в прохудившейся одёже, ничего не замечал, не осуждал, а все понимал и принимал такую, какая есть. Чубанский улыбнулся:

– Аксинья…

Женщина же испуганно всхлипнула.

– Руслан? – и стала оседать на пол, потому как подумала самое дурное.

Ладимир бросился к ней, поддержал, усаживая на лавку, что когда-то смастерил сам:

– Успокойся, с сыном все в порядке!

– Тогда зачем ты здесь? – Слезы потекли супротив воли, а потом спохватилась и вопрошала главное, то, что мучило каждый день: как подрос, что делать умеет, скучает ли по мамке или, заботою укутанный, и позабыл о той, что жизнь дала?

– Помнит тебя, – успокоил Ладимир, – помнит и зовёт каждый день! Ищет тебя да впопыхах иногда нянюшку кличет мамкой, особенно ночью, когда к груди хочет женской прилечь.

Аксинья до крови закусила губу, заревела.

– Уйди, Ладимир, знаю, не могу с сыном быть, но и так жить без него тошно, что хоть в петлицу лезь, и люди вокруг злые такие, – всхлипнула, утыкаясь в широкую грудь. – Я ведь в селе теперь падшая, мне только два хода: либо под мужиков, либо…

– Отчего ты решила, что с сыном тебе нельзя видеться? – перебил глупые разговоры Чубанский.

Аксинья плакать перестала, с надеждой глянула на князя:

– Так ты?..

– А зачем, ты думаешь, я здесь? Собирайся, Аксинья, домой к сыну поедешь. Руслану без родной матери дурно расти! Ну-ну полно! – успокаивал Ладимир женщину, – Хватит руки лобызать, собирайся, а то передумаю.

– Да, князь, я скоро, – тут же спохватилась Аксинья да, собрав только малую иконку из угла, встала сама в чем есть.

Вскочили на коня да поехали, не останавливаясь на долгий отдых, потому что оба соскучились невообразимо по сыну.

Грудь Ольги болела, вставала комьями внутри, а ребёнок, родившийся слабым, не мог толком сосок взять, да и плакал все время, не переставая. Девочка, почти приговором прозвучало её рождение. Девочка – приговор и для Ольги, и для самого несчастного дитятки, особливо после того, как противными сильными ножками по терему бегал незаконнорождённый Руслан.

Возненавидела княгиня сына Ладимира, возненавидела так, что и дышать не могла. Князь в покои после рождения раз зашёл, спросил, как нарекла дочь … Ольга промолчала, а то и молчала, что безымянной пусть та будет! В наказание! Кому? Для чего? Ольга и сама бы на это не ответила.

Жар не сходил, как и боль. Мамушки да нянюшки только раздражали княгиню. Повязывали капустные листки, мяли грудь так, что кричала Ольга, думала, умрёт.

Пригласили кормилицу, чтобы ребёнок смог поесть у той, что вскормила не одного знатного господина да сама была матерью и знала, как выхаживать слабых деток.

Кормилица с укоризной посмотрела на княгиню:

– Вы бы хоть имя дали, крестить девочку надобно! Чтобы зло её душу к себе не забрало! И батюшка вон ругается!

Ольга как сквозь пелену посмотрела на пухлую женщину:

– Тебя как зовут?

– Марфа, – поклонилась кормилица.

– Вот и эту пусть зовут… – Княгиня снова скривилась от боли. – Марфа…

Женщина перекрестилась опять.

– Извещу князя да батюшку, чтобы к обряду готовили. – Слезы навернулись на глаза доброй кормилицы, потому как видела, что любви да заботы мать к ребёнку не проявляет, сухая княгиня. Заботилась только о своих чувствах. Ну и что, что сына привёл муж ейный? Так то до брака их было. И чего себя изводит такой злостью, ведь все чин по чину? И накормлены все и при одёжах, да при защите, да сидят в красивых тёплых теремах. Да и то хорошо, что уродилась девка – делить с наследником нечего! А Руслан защитой сестрёнке маленькой встанет. И ведь все есть у этой женщины… Эх, не то что у неё – семеро по лавкам да мужик пьяница, что лесником работает да появляется к Марфе раз в год и то, чтобы снова обрюхатить её.