От его обвинений мне снова хочется стать маленьким. Почему мамочка не назовет их плохими жирными врунишками? Всерьез, полностью, безбожно завравшимися? Но мама стоит молча, слушая это все и не возражая.

– Вы говорите, он всю дорогу был со мной. – Тошно-то как.

– Я говорю, что атам похож на любую вещь, которую мы принимаем в этот магазин. И он был с ним. – Морвран мрачно смотрит на Анну. – А теперь он хочет ее.

– Почему он не делает этого сам? – устало спрашиваю я. – Он ведь пожиратель плоти, да? Зачем ему моя помощь?

– Потому что я-то бесплотна, – говорит Анна. – Будь у меня плоть, она бы уже сгнила.

– Коротко и ясно, – замечает Кармель. – Но она права. Обладай привидения подлинной плотью, они были бы скорее зомби.

Стою рядом с Анной и чувствую, как плыву. Комната чуть заметно вращается, Аннина рука обнимает меня за талию.

– Какое все это имеет значение, в данный-то момент? – спрашивает Анна. – Надо что-то делать. Нельзя ли подождать с этой дискуссией?

Она говорит это ради меня. В голосе ее слышны защищающие нотки. Благодарно смотрю на нее, стоящую рядом в белом платье как символ надежды. Она бледная и тоненькая, но никому и в голову не придет счесть ее слабой. Этому обеату она наверняка кажется пищей богов. Он хочет, чтобы она стала его большим пенсионным счетом.

– Я собираюсь убить его, – говорю я.

– Да уж придется, – замечает Морвран, – если сам хочешь остаться в живых.

Что-то мне не нравится, как это звучит:

– О чем вы говорите?

– Обеа не моя специальность. На это ушло бы не меньше шести лет даже с помощью Жюльена Батиста. И даже занимайся я этим, все равно не смог бы снять с тебя это проклятье. Я могу только принять контрмеры и выиграть тебе время. Но не много. К утру будешь мертв, если не сделаешь того, чего он от тебя хочет. Разве что убьешь его.

Мертв к утру. Тогда ладно. Я ничего не чувствую, по крайней мере пока, за исключением чуть слышного усталого гула во всем теле.

– Что именно со мной произойдет? – спрашиваю.

– Не знаю, – отвечает Морвран. – Может, будет выглядеть как естественная человеческая смерть или примет форму отравления. В любом случае, думаю, тебе следует ожидать, что в ближайшие несколько часов кое-какие органы у тебя начнут отказывать. Если только мы не убьем его или он – ее. – Он кивает на Анну, и она стискивает мою руку.

– Даже не думай об этом, – говорю я ей. – Я не собираюсь выполнять его желания. И вообще эта выходная ария с самоубийством призрака начинает надоедать.

Она вскидывает подборок.

– Я и не собиралась предлагать такое, – говорит она. – Если ты меня убьешь, это только сделает его сильнее, а тогда он вернется и все равно тебя убьет.

– Так что нам делать? – спрашивает Томас.

Я не особенно люблю быть главным. Практики у меня в этом не много, и мне куда комфортнее рисковать только собственной шкурой. Но так уж оно сложилось. На отговорки и вторые роли нет времени. Тысячу раз я представлял себе, как это будет происходить, но и вообразить не мог, что будет так. Однако славно, что я сражаюсь не один.

Смотрю на Анну.

– Мы бьемся на своей земле, – говорю. – И мы применим тактику «бабочка-пчела».

Более бардачной операции мне видеть не доводилось. Мы движемся нервным караванчиком из набитых людьми потрепанных автомобилей, оставляя жирный выхлопной след, и гадаем, готовы ли к тому неведомому, что придется делать. Про «бабочку-пчелу» я еще не объяснил. Но, по-моему, Морвран с Томасом как минимум подозревают, в чем будет заключаться моя стратегия.

Свет приобретает золотистый оттенок и падает косыми лучами, готовясь раскрасить закат. Перетаскивание в машины заняло кучу времени – у Томаса в «Темпо» и у Морврана в его пикапчике «Шевроле» едва ли не половина оккультных товаров из их лавки. Из головы не идут местные кочевые племена и то, как они ухитрялись запаковать всю цивилизацию в течение часа, чтобы погнаться за каким-нибудь бизоном. Когда же люди начали обзаводиться такой кучей барахла?

Добравшись до Анниного дома, начинаем разгружаться, таская за раз как можно больше. Это-то я и имел в виду, когда сказал «на своей земле». Мой дом осквернен, а лавка слишком близко от остального жилья. Я предупредил Морврана про беспокойных духов, но он, кажется, думает, что в присутствии такого количества колдунов они разбегутся по темным углам. Верю ему на слово.

Кармель залезает в свою «Ауди», которая так тут и простояла все время, и вытряхивает свой школьный рюкзак, чтобы набить его связками трав и бутылочками с маслом. Я пока чувствую себя нормально. Однако помню слова Морврана, что чем дальше, тем хуже будет становиться обеа. Голова начинает побаливать, прямо между глаз, но это может быть от удара о стену. Если нам повезет, мы устроим все так, что битва закончится до того, как его проклятие наберет силу. Не знаю, сколько от меня будет пользы, если я примусь корчиться в агонии.

Стараюсь не терять присутствия духа, что странно, поскольку я склонен предаваться размышлениям. Видимо, примеряю на себя роль вождя племени. Я должен хорошо выглядеть. Должен излучать уверенность. Потому что мама волнуется так, что того и гляди начнет преждевременно седеть, а Кармель с Томасом слишком бледны даже для канадских подростков.

– Думаешь, он нас тут найдет? – спрашивает Томас, пока мы вытаскиваем из багажника «Темпо» мешок со свечами.

– Думаю, он всегда точно знает, где я нахожусь, – отвечаю я. – Или, по крайней мере, где нож.

Он оглядывается через плечо на Кармель, все так же аккуратно укладывающую бутылочки с маслом и банки с плавающими в них штуками.

– Может, не стоило тащить их с собой, – говорит он. – В смысле Кармель и твою маму. Наверное, лучше отослать их в безопасное место.

– Не думаю, что такое место есть, – говорю я. – Но можешь отвезти их. Вы с Морвраном могли бы взять их и спрятать где-нибудь. Можете даже изобразить, что подрались между собой.

– А как же ты? Как же Анна?

– Ну, похоже, мы-то ему и нужны, – пожимаю я плечами.

Томас морщит нос, чтобы сдвинуть очки повыше. Мотает головой:

– Я никуда не пойду. Кроме того, здесь им наверняка не более опасно, чем в любом другом месте. Рискуют попасть под перекрестный огонь, но, по крайней мере, будут не одни.

Смотрю на него с теплым чувством. На его лице – абсолютная решимость. Врожденная храбрость у Томаса начисто отсутствует. Что делает его мужество еще более впечатляющим.

– Ты хороший друг, Томас.

Он хихикает:

– Ага, спасибо. А теперь не хочешь ли ты посвятить меня в план, который теоретически убережет нас от съедения?

Улыбаюсь и оглядываюсь на машины, где Анна одной рукой помогает моей маме, а в другой тащит упаковку из шести бутылок минералки.