– Что происходит? – спрашиваю я, когда наконец мозговое щупальце обнаруживает мой язык.

– Господи, чувак, я думал, тебе хана, – восклицает Томас, появляясь сбоку от, как теперь понимаю, того же антикварного дивана, на который они меня складывали, когда я вырубился в первую ночь у Анны в доме. Я в лавке у Морврана.

– Когда тебя внесли… – начинает Томас. Он не договаривает, но я понимаю, о чем он. Кладу руку ему на плечо и встряхиваю.

– Со мной все в порядке, – говорю я и приподнимаюсь с минимальными усилиями. – Бывал в переделках и похуже.

На другой стороне его комнаты Морвран, стоящий спиной ко всем нам с подчеркнуто занятым видом, фыркает:

– Маловероятно. – Он оборачивается. Очки в проволочной оправе сползли почти на самый кончик носа. – И из этой «переделки» ты еще не выбрался. Тебя обеадили.

Томас, Кармель и я дружно делаем то, что бывает, когда человек говорит на незнакомом языке, – переглядываемся, а затем произносим:

– А?

– Обеа, парень, – рявкает Морвран. – Вест-индская магия вуду. Твое счастье, что я провел шесть лет на Ангилье[38] с Жюльеном Батистом[39]. Вот это был настоящий обеат.

Потягиваюсь и сажусь прямее. За исключением легкой болезненности в спине и боку и слегка плывущей головы, я чувствую себя хорошо.

– Меня обеадил обеат? Это типа как смурфы[40] говорят, что они все время смурфно смурфят?

– Не шути, Кассио.

Это мама. Вид у нее ужасный. Она плакала. Ненавижу, когда она плачет.

– Я по-прежнему не знаю, как он попал в дом, – говорит она. – Мы всегда были так осторожны. И барьерные чары работали. Сработали же они на Анну.

– Это было потрясающее заклинание, миссис Лоувуд, – мягко откликается Анна. – Мне бы в жизни тот порог не переступить. Как бы мне того ни хотелось. – Когда она произносит последнюю фразу, зрачки у нее становятся на три тона темнее.

– Что случилось? Что случилось после того, как я вырубился? – Теперь мне интересно. Облегчение от того, что я не умер, развеялось.

– Я велела ему выйти и встретиться со мной лицом к лицу. Он не принял вызова. Просто улыбался этой своей ужасной улыбкой. А затем пропал. Только дым остался. – Анна поворачивается к Морврану: – Что он такое?

– Он был обеатом. Что он представляет собой сейчас, я не знаю. Все ограничения он оставил вместе с телом. Теперь он только сила.

– А что именно означает «обеа»? – спрашивает Кармель. – Или я одна тут не в курсе?

– Это просто другое название вуду, – говорю я, и Морвран бьет кулаком по деревянному углу конторки.

– Если ты так думаешь, значит, ты все равно что мертв.

– О чем вы говорите? – Неуверенно, но поднимаюсь на ноги, и Анна берет меня за руку. Такие разговоры лежа не ведут.

– Обеа – это вуду, – объясняет он. – Но вуду – это не обеа. Вуду – всего лишь афро-карибское колдовство. Оно следует тем же правилам, что и магия, которую практикуем мы все. У обеа правил нет. Вуду перекачивает силу. А обеа является силой. Обеат не перекачивает всякое, он вбирает его в себя. Он сам становится источником силы.

– Но крест… я нашел черный крест, как ваш для Папы Легбы.

Морвран отмахивается:

– Начинал он, вероятно, как колдун вуду. Теперь он нечто большее, гораздо большее. В дерьмовую историю ты нас втянул.

– В смысле я нас втянул? – удивляюсь я. – Это же не я его вызвал: «Эй, парень, убивший моего папу, приди и терроризируй меня и моих друзей».

– Ты привел его сюда, – рычит Морвран. – Он был с тобой все время. – Он гневно смотрит на атам у меня в руке. – Ехал в этом проклятом ноже.

Нет. Нет. Не может такого быть. Я понимаю, о чем он сейчас говорит, но это не может быть правдой. Атам тяжелый – тяжелее, чем раньше. Краем глаза вижу блик на лезвии, он кажется скрытным и предательским. Морвран говорит, что обеат и мой атам связаны.

Мозг отказывается это принимать, хотя я и понимаю, что старик прав. Зачем бы еще он принес мне нож обратно? Откуда бы еще Анна почуяла дым, когда он ее порезал? Она говорила, что клинок привязан к чему-то еще. К чему-то темному. Я думал, это просто внутренняя сила ножа.

– Он убил моего отца, – слышу я собственный голос.

– Разумеется, убил, – рявкает Морвран. – Как, по-твоему, он изначально прицепился к этому ножу?

Ничего не говорю. Морвран смотрит на меня, как бы говоря «сложи два и два, гений». До всех до нас рано или поздно доходит. Только вот я пришел в себя всего пять минут назад, так что уж дайте мне поблажку.

– Это из-за твоего отца, – шепчет мама. И затем более конкретно: – Потому что он съел твоего отца.

– Плоть, – говорит Томас, и глаза у него вспыхивают. Он смотрит на Морврана в поисках одобрения и продолжает: – Он пожиратель плоти. Плоть – это сила. Суть. Когда он съел твоего отца, он забрал себе его силу. – Он смотрит на мой атам так, словно видит его впервые. – Эта штука, которую ты называл своей кровной связью, Кас. Теперь он тоже с ней связан. Она и сейчас питает его.

– Нет, – слабым голосом говорю я.

Томас смотрит на меня с беспомощным извинением в глазах, как бы говоря мне, что он не нарочно.

– Погодите, – перебивает Кармель. – Вы хотите сказать, что в этой штуке есть частицы Уилла и Чейза? Типа, он носит часть их с собой? – Она явно в ужасе.

Опускаю взгляд на атам. С его помощью я отослал прочь десятки призраков. Я знаю, что Томас и Морвран правы. Так куда же, черт подери, я их отсылал? Не хочу об этом думать. За закрытыми веками проносятся лица убитых мной привидений. Я вижу их, смущенные или сердитые, полные боли. Вижу испуганные глаза стопщика, пытающегося добраться домой к своей девушке. Не могу сказать, что я думал, будто дарую им покой. Я надеялся на это, но наверняка не знал. Но я совершенно точно не хотел поступать с ними вот так.

– Это невозможно, – говорю я наконец. – Нож не может быть привязан к мертвым. Ему полагается их убивать, а не кормить.

– У тебя в руках отнюдь не святой Грааль, парень, – говорит Морвран. – Этот нож был выкован давным-давно с помощью сил давно забытых, что и к лучшему. Ты используешь его во благо сейчас, но это вовсе не значит, что именно для этого он был сделан. Не значит, что больше он ни на что не способен. Каждое убитое тобой привидение делало этот призрак сильнее. Он пожиратель плоти. Обеат. Собиратель силы.