Он и сам много об этом думал. В интонациях Фэнни Мэй он ощутил сильное напряжение. Собственно, он обязан жизнью этому калебану с невероятным и смешным именем. Но, между прочим, Фэнни Мэй тоже обязана ему жизнью. Вместе они сумели устранить угрозу, освободить жертвенную звезду от бичеваний. Теперь многие калебаны предоставляли свои люки перескока, с помощью которых все сознающие могли в один миг перемещаться с одной планеты на другую, но все нити межзвездных сообщений держала в своих руках именно Фэнни Мэй. Эти сообщения повисли на волоске из-за странного кодекса чести, обязывающего калебанов скрупулезно исполнять условия договоров. Случилось так, что Макки спас ей жизнь. Думая сейчас об их взаимной зависимости, он испытывал теплое чувство товарищества.

Фэнни Мэй почувствовала это.

– Да, Макки, это дружба, это любовь. Ты испытываешь это чувство в отношении своих человеческих спутниц?

Этот вопрос не на шутку разозлил Макки. Зачем она так напирает? Его сексуальные отношения ни в коей мере не касаются Фэнни Мэй!

– Твоя любовь быстро превращается в гнев, – упрекнула его Фэнни Мэй.

– Есть определенные ограничения в том, что касается личных отношений чрезвычайного агента БюСаба с кем бы то ни было.

– Что здесь главное, Макки, должность чрезвычайного агента или эти ограничения?

В ее вопросе звучала насмешка. Не выбрал ли он работу в Бюро просто потому, что неспособен на теплые отношения? Но Фэнни Мэй на самом деле была ему небезразлична. Он восхищался ею… и она могла его ранить, потому что он восхищался ею и… и… вообще, был к ней неравнодушен.

Он заговорил о своем гневе и своих обидах:

– Если бы не было Бюро, то не было бы Конфедерации, и не было бы нужды в калебанах.

– Да, в самом деле. Люди должны с почтением взирать на агентов БюСаба и испытывать страх.

Это было невыносимо, но Макки не мог избежать теплого чувства, которое он, несмотря ни на что, испытывал к этому странному калебану – существу, что могло невозбранно, в любой момент, вползти в его сознание и говорить так, как не осмеливался говорить никто. Если бы ему удалось найти женщину, столь же близкую ему по духу…

Именно эта часть их разговоров не давала покоя Макки и преследовала его. После того, как они не общались несколько месяцев, почему она решила обратиться к нему буквально за три дня до того, как на Бюро обрушился Досадийский кризис? Она вывернула наизнанку его эго, а потом уколола его этим вопросом:

– Почему ты так холоден и механичен в своих человеческих отношениях?

Нельзя было не заметить иронию в словах калебана. Фэнни Мэй сделала его посмешищем в его собственных глазах. Он чувствовал теплоту, да, даже любовь к калебану, но не к женщинам рода человеческого. Это незащищенное чувство он берег исключительно для Фэнни Мэй, но никогда не направлял его на своих женщин. Фэнни Мэй возбудила его гнев, потом низвела гнев до словесной перепалки, а затем превратила в немую печаль. Но любовь устояла.

Почему?

Женщины были партнерами по постели. Это были тела, которые использовали его, а он использовал их. Это был вариант, абсолютно невозможный с калебаном: Фэнни Мэй – звезда, пылающая атомным огнем; вместилище ее сознания непостижимо и недостижимо для любого мыслящего существа. Тем не менее, она смогла вытянуть из него любовь. Он дарил ей любовь, и она это знала. Он не прятал свои эмоции от этого калебана, когда тот протягивал к нему свои ментальные щупальца.

Она, без сомнения, уловила, что до него дошла ее ирония. Отчасти это было поводом для натиска. Калебаны в своих действиях редко руководствуются каким-то единственным мотивом – в этом их колдовское очарование и суть раздражающего некоторых существ общения.

– Макки? – нежно окликнула его Фэнни Мэй.

– Слушаю, – не скрывая гнева, ответил он.

– Сейчас я покажу тебе частичку своих чувств к твоему узлу.

Подобно шарику, который внезапно наполнился газом, Макки вдруг ощутил, что его пронзили забота и участие. Он тонул в теплых и нежных чувствах… и он хотел утонуть в них. Все его тело буквально излучало это раскаленное добела ощущение заботливого, защищающего внимания. Волна ушла, но Макки еще целую минуту наполняло свечение этого жара.

И это всего лишь частичка?

– Макки? – теперь в тоне звучала озабоченность.

– Да, – восхищенно откликнулся Макки.

– Я причинила тебе боль?

Он вдруг ощутил невероятную пустоту и одиночество.

– Нет.

– Полное выражение моего узлового вовлечения уничтожит тебя. Некоторые люди так думают о любви.

Узловое вовлечение?

Она привела его в замешательство, как при первой встрече. Как могут калебаны определять любовь представлением об узловой вовлеченности?

– Ярлыки зависят от точки зрения, – сказала она. – Вы смотрите на вселенную через слишком узкую щель. Иногда мы приходим от этого в отчаяние.

Ну вот, она снова нападает.

А он должен прекратить вести себя так по-детски.

– Я есть то, что я есть, и это все.

– Скоро ты узнаешь, друг мой Макки, что ты – нечто большее, чем тебе думается.

С этими словами она прервала контакт. Он пришел в себя в сырой, зябкой темноте. Плеск источника снова громко зазвучал у него в ушах. Он ничего не может сделать, чтобы вернуть ее. Здесь ему не помогут никакие кредиты и обращение за помощью к тапризиотам, ведь никто не способен вызвать Фэнни Мэй.

Друг калебан отгородился от него.

◊ ◊ ◊

Пуля ударила в окно позади стола Кейлы Джедрик, рикошетом отскочила от бронированного стекла и с неприятным скрежещущим визгом улетела прочь – вниз, в ущелье. Джедрик испытала гордость: она даже не вздрогнула. Патрули электора наверняка попытаются обезвредить этого снайпера: они каждое утро обходят улицы города Чу, поэтому сразу ринутся на звук выстрела. В душе Джедрик шевельнулась надежда на то, что снайпер успеет ускользнуть обратно на Окраину. Впрочем, она расценила надежду как проявление слабости и отбросила ее. В это утро у нее были заботы куда более важные, нежели судьба какого-то лазутчика с Окраины.

Джедрик протянула руку к угловатому пятну солнечного света, упавшему на контактные пластины терминала, связывавшего ее с учетной службой центрального компьютера. Собственные пальцы, словно крылья маленькой птички порхающие над клавиатурой, показались ей чужими. Терминал был функциональным инструментом, символом ее статуса старшего офицера связи. Машина высилась на столе – серая, зеленая, золотистая, смертельно могущественная. Серый экран гармонировал по цвету со столешницей.