объективной истины – элиминация субъекта из знания? Другой вопрос – каковы способы и формы присутствия субъекта в научном знании и возможна ли его элиминация? У философа на эти вопросы есть свои ответы, не все из которых мы учитываем и исследуем сегодня. Прежде всего он усматривает описание присутствия человека в концепциях прагматизма. Так, радикальный научный прагматизм А. Пуанкаре философ видит в том, что ученый рассматривает наиболее отвлеченные обобщения естествознания, например принцип сохранения энергии как формальные построения, без которых просто не могла бы быть построена физика. Таким образом, истинность устанавливается их познавательной полезностью, а это и «есть вполне прагматическая мысль»[557].

Однако он видит прагматизм и в построениях трансцендентального идеализма, что несколько неожиданно. Каково обоснование этого понимания проблемы? «Отцом научного прагматизма, является не кто иной, как Кант», а также представители обеих школ неокантианства, Бергсон и, наконец, американский прагматизм. При всем своем философском абсолютизме идеализм сближается с прагматизмом, как считает философ, по следующим «параметрам»:

– современная наука подчинена законам гносеологии и логики, поскольку имеет «инструментальный, ориентировочный, условный» характер своих понятий, что позволяет скептически и критически к ним относиться, изменять их в соответствии с процессом познания;

– «критика чистого разума», выяснение соотношения теоретического и практического разума, идеалистический анализ познания и отдельных наук в целом независимо от общих положений трансцендентализма способствовали «сокрушению научного догматизма», что имеет и практическое значение;

– на примере методологического учения Риккерта очевидно, что «теория образования естественнонаучных и исторических понятий. имеет совершенно прагматический характер и лишь внешне связана с его гносеологическим телеологизмом»[558].

Эти положения существенно дополняются важнейшим утверждением Булгакова о том, что «весь трансцендентальный идеализм, начиная с Канта и кончая Риккертом и Когеном, вскрывает ту истину, что наука построяется человеком и что формальное идеалистическое априори проникает в ее глубину, пронизывает всю ее толщу»[559]. При этом наивно-догматическое представление в позитивизме устанавливает полную пассивность познающего субъекта, он лишь «зеркало для отражения законов природы», тогда как идеалистическое представление, особенно четко выраженное Кантом, – «рассудок не почерпает свои законы (apriori) из природы, а предписывает их ей»[560], «пассивность приписывает уже объекту, порождаемому познающим субъектом». Отсюда возникает и прагматическая коннотация этой мысли Канта, которая не может истолковываться упрощенно как субъективный идеализм, за этим высказыванием (сегодня это очевидно) стоит, скорее, его конструктивистский подход к пониманию познания.

Булгаков совершенно определенно считает, что «идеализм, если отвлечься от его гносеологического абсолютизма или трансцендентализма, насколько он поворачивается к действительной науке, делает одно дело с прагматизмом, именно он очеловечивает знание, подчеркивает значение формальносубъективного фактора научного познания (хотя сам он и мнит его не-человеческим… и отрекается от «психологизма»). Антропологизм в науке – вот общий итог гносеологического идеализма и позитивистического прагматизма. Проблема науки приводится к загадке о человеке, наукословие становится отделом философской антропологии. Человек есть наукотворец. способное к науке существо»[561].

Итак, перед нами глубокие идеи, высказанные мыслителем в начале ХХ века, но не усвоенные в полной мере нами и сегодня. Уже тогда он понимал, что познавательная практика не исчерпывается материальной эмпирической деятельностью субъекта, она включает предельно значимый для науки ее другой вид – когнитивную практику в разнообразных логических, методологических, критико-аналитических, абстрактных конструктивных построениях, осуществляемых человеком, и тем самым всегда присутствующий в любом, включая научное, знании, выражающем антропологический его аспект. Само понятие прагматизма, практики, в том числе различные формы не только материальной, но и разумно-логической деятельности, предполагает также и более широкое понимание предметности не только в ее материально-вещественной ипостаси, но и в представлении, а также в логическом, понятийном, словесно-языковом – в целом в знаковом ее существовании. Здесь мы выходим в сферу другой реальности – «для теоретического разума нет реальности, кроме логической, и это за Канта договорено до конца Когеном, – и в этом радикализме мысли нельзя не видеть заслуги Марбургской школы, в которой действительность откровенно заменяется наукой.»[562]. Однако Булгаков не приемлет в полной мере «кабинетный научный идеализм», понимая, что «гносеология идеалистична по своему существу», так как имеет дело с абстракциями «алгебраическими знаками, а не числовыми, конкретными величинами», но в действительности знание существует в единстве с конкретным действием, «входит в трудовой процесс жизни, в хозяйство». Субъективный идеализм знания преодолевается транссубъективным мышлением, а наука, ее знание и методы по природе антропологичны и социальны, поскольку она есть творение человека, соответственно, философия науки, как и социальное учение о ней, с необходимостью выходят на вопросы социального детерминизма – проблема, которую разрабатывал Булгаков задолго до того, как она стала одной из ведущих в отечественной философии науки в 1970-х годах.

Особое место в философии науки Булгакова занимает отношение субъекта и объекта в научном познании, эпистемологические (гносеологические) и онтологические проблемы, возникающие при этом. Рассмотрение этих проблем идет на фоне критики механистического мировоззрения и соответствующей ему «зеркальной теории науки», или теории отражения[563]. Разумеется, Булгаков это понимает и объясняет по-своему, с позиций идеи «корни науки – в Софии, в идеальном тождестве и самосознании мира, в идеальном его организме»[564]. Отмечу, что если сегодня утверждение о «пребывании субъекта в объекте» в социально-гуманитарном знании вызывает непонимание, дискуссию и возражения, то Булгаков именно так ставил проблему еще в начале прошлого века. Критически рассматривая науку, т. е. по существу классическую науку, он ставит вопрос о соотношении «науки и жизни», понимая под этим «непрерывный хозяйственный процесс», который нуждается в «теоретической ориентировке», т. е. науке. Прагматизм науки для него тесно связан с положением субъекта по отношению к объекту, субъект «завоевывает» объект, «внедряется» в него, при этом «все внимание переносится на объект, субъект как будто совершенно исчезает, прячется, остается только изучаемый объект. Это и есть чистая научность, научное отношение к миру»[565].

Итак, если сегодня в эпистемологии естественных наук субъект и объект четко противопоставлены, а диспозиция субъекта по отношению к объекту в социальном и гуманитарном знании вызывает дискуссию, то для Булгакова в науке субъект всегда активно входит в объект, поскольку вся «наука есть функция жизни, она родится в трудовом процессе» и в этом смысле как элемент «хозяйственного отношения к миру» вся имеет социальную природу. Именно поэтому он считает необходимым исследовать феномен социального детерминизма, критически осмыслить его природу и причины, породившие эту концепцию в философии науки и экономических учениях.

Проблема детерминизма у Булгакова и в современной философии науки. Предварим рассмотрение этой проблемы выяснением взглядов философа на детерминизм вообще. Удивительную современность идей Булгакова и поставленных им проблем можно проиллюстрировать недавно опубликованной статьей В. Г. Горохова «Трансформация понятия “машина” в нанотехнологии», где