— Ну, Оксана, — выдохнул я, — если они меня замочат, вся надежда на тебя.

— Какая на меня надежда, чудак?

— Надежда одна, что Чучупала родишь. И назови тоже Сашкой. Не так обидно тогда будет.

Тут из-за ситцевой занавесочки показалась Акулина-самогонщица.

— Ой, и чаго таперя будеть-то! Мишка-ахламон усе из мене выспросил, а я дура-баба усе яму и сказава. И ты, Ксанка, хараша! Поду поззову кляента, а сама на щас сгинула. Безстыжи глазы твои!

— Ты меня не кори, тётя. А лучше скажи, куда сокола нашего деть. Мишка уже понёс весть на хвосте. А Лёха мой — парень нервный, достанет, не отговоришься.

— Ховаться табе надоть до поры. Да и табе тожети, — показала она заскорузлым пальцем на Оксану. — Энтим хымикам усё нипочём. Ане и мать родну ухайдакают.

— Что за химики? — поинтересовался я.

— Да их тут целая банда, — стала объяснять Оксана. — На вольном поселении. За примерное поведение срок свой дорабатывают у нас на химзаводе. Производство-то вредное. Но уголовник — это не специальность, это судьба. Её не поменяешь. И понятия у них на всё свои. Так что ты особо не шебурши. Их слово цепкое. Забирай свой бидон, сокол синеглазый. Сховаться тебе б не помешало с глаз людских подале до отхода поезда. Вот тебе и весь сказ мой на прощанье.

Взял я свой опустевший чемодан, поставил в него бидончик самогона, сказав напоследок:

— Спасибо тебе, тётка Акулина, за самогон. А тебе, пани Оксана, сама знаешь за что. Поеду в срочный отпуск годика через полтора-два мимо станции, обязательно загляну в ваше «братство». Надежда у меня есть, что народу у вас прибавится, благодаря моим стараниям. Так что до свиданьица. Думаю, всё образуется. Бог не выдаст, свинья не съест.

Добрёл я до вокзала, а там в полном составе в зале ожидания вся моя команда: Лёвка с Митькой бдят. Солдатики — в полудре-мотном состоянии: автоматы в охапку, носы вниз, посапывают. Но при моём появлении головы подняли, обстановку оценили и уши навострили.

— Всё в ажуре, — сообщил я. — Ангажемент состоялся на все сто процентов. И даже более того.

— А что значит более? — полюбопытствовал Лёва. — Поясните, матрос Чучупал.

— А это значит, что есть вещи твёрдые, есть жидкие, а есть надматериальные. Вот это «более» — к последним и относится.

— При определённом мозговом напряге догадаться можно, — стал рассуждать Митяй, — что вещи жидкие — это выпивка, а твёрдые — закуска. Есть ещё газообразные. А вот про надматериальные не слышал. В школе не проходили.

— Надматериальные, — добавил Лёва, — это, по всей видимости, когда употребишь первые и заешь вторыми, то сразу начинают открываться картины мира, невидимые до этого. Но у тебя же ни в одном глазу…

— Это мы сейчас восполним.

Я открыл чемодан, в котором стоял молочный бидон.

— Не издевайся над больными людьми, — воззвал Митя, — через молоко к надматериальному не придёшь. Или у тебя там…

— Доставай кружки, прозорливец ты наш, и запомни, что без твёрдых вещей, то бишь закуски, увидеть картины надматериальные можно гораздо раньше, чем с ними.

— Я так и знал, — хлопнул себя по коленке Лёва, — всю тушёнку променял на пойло. Не слушаешься ты старших!

— В случае чего, — успокоил я, — на харчи всегда можно будет обратно обменять у жаждущих пассажиров.

— Да — русский бизнес — сила! — отозвался Лев.

— Ну что не еврейский — это точно, — парировал я. — Разливай!

Уборович первый зачерпнул кружкой из бидона. Сержанту тоже налили, но полмеры — так он попросил. Автоматчиков обошли по понятным причинам.

Опрокинули мы Акулининого самогону, рукавом занюхали, бидончик закрыли и стали ждать прибытия поезда Москва — Владивосток. Перед самым его приходом в зале ожидания замаячил милиционер. Тот самый, что про гастрономию объяснял. Глазами зыркнул, нашу компанию нехорошим прищуром отметил и вышел. Сразу за ним на авансцене двое шаромыжников нарисовались.

Время было уже позднее. Народ по лавкам, кто спал, кто газетку с закрытыми глазами «читал». А шаромыги эти, пройдясь меж скамеек воровской иноходью, несколько пассов над лежащей в углу тёткой сделали, у мужика с запрокинутой головой задержались, и, смотрю, у одного уже сумка женская в руках, у другого — котомка брезентовая цвета хаки. Ну дела! На глазах грабят!

Я Митяя в бок толкаю:

— Видал? Пока они не слиняли, пойду милиционера позову.

— По-моему зря, — остановил Митяй, — сдаётся мне, тут всё у них отрегулировано.

— Вот сейчас мы и посмотрим, как здесь блюдётся социалистическая законность.

Вскочил — и рывком в соседнюю залу. А там как раз долдон тот в милицейской форме с кобурой на боку.

— Товарищ милиционер, — обратился к нему, — там у вас в зале ожидания людей обворовывают прямо на глазах! Прошу принять меры.

Товарищ милиционер повернул ко мне свою бритую физиономию с квадратным подбородком, разрезанным глубокой вдающейся внутрь морщиной, улыбнулся нахальной улыбкой и хрипло проскрипел:

— Щас, малец, и за тобой придут. Иди туда, где сидел. Выпей для храбрости. — И, засмеявшись, добавил: — А то обдрищешься ненароком.

Тут же, как из-под земли, появилась компания. Человек пять. Посреди выделялся рыжей шевелюрой низкорослый, крепкий, блатного вида парень, идущий раскоряченной походкой, выбрасывая вперёд ноги. Будто это были не ноги, а плети. Рядом с ним — уже знакомая личность в заломленной набекрень кепке и в смятых сапогах.

«Михайло, — подумал я, — всё сходится. А посреди наверняка сам Лёха Ржавый. Не зря Акулина с Оксаной предупреждали».

Лёха раззявил пасть и дрожащим фальцетом запел знакомую песню:

Ша ланды полны экифалиВадессу Костя при водил…

Я бросился к нашим. Вместе, может, и отобьёмся. Проскочив в зал ожидания, подсел к Митяю.

— Митяй, похоже, по мою душу пришли. Чем отбиваться будем?

Увидев вошедшую в зал компанию, Лёва, сжав зубы, заметил:

— Да, не зря ты за бидоном ходил. Нашёл-таки на свою ж… приключений. И кажись, на нашу — тоже.

— Это и есть надматериальная часть твоего турне? — не к месту сострил Митяй.

В зале кто-то проронил:

— Химики!..

И сразу же, как по команде, кто был трезвый и не спал, стали потихонечку уходить, второпях прихватывая свои манатки. Компания всё той же шеренгой подошла к нам, встала напротив, и Лёха — а я уже на сто процентов был уверен, что это хахаль моей Оксаны, — непрерывно клацая зубами, с вызовом продолжил начатую песню:

Сутра от крывка збе капачку, С казал ейКостя схолодком…

— Ну чтэ, ханурики, — продолжил он уже прозой, — кто из вас тута главный обер? А-а-а — вижу! Красавец! Такого красавца даже портить жаль… А надо!

И он вынул из-за спины длинный