Потом, в продолжение дежурства, кадет Леша сидел в машине пару часов, отпиваясь крепким вкусным чаем из общего термоса и рассуждая с нашим водителем о красотах и совершенстве девичьей груди во всех ее пропорциях. Я бегал на вызова, мерил давление, заговаривал зубы психосоматике, принимал жалобы и глупости, делал уколы, смотрел в распахнутые рты, вслушивался в сердца и легкие, пальпировал животы и спины… Все, как всегда. Леша трепался как заведённый. Это ноги, сведенные судорогой, ему отказали на пару часов. А язык – его не привяжешь.

Пусть его… Стресс выбалтывает.

Оно ведь раньше как было? Кто за ухо шпанца поймал, тот и педагог! Но не каждому быть Сухомлинским, Макаренко или Песталоцци и мочь воспитать хулигана словом. Потому использовали подручные педагогические средства. Разной степени воспитательного травматизма. В деревнях вообще самой целебной травой была крапива, приложенная к молодой вертлявой заднице. Высоконравственный пендель в думательный механизм молодого придурка иногда запускал неведомые эволюционные процессы. И печально известный всему району хулиган и лоботряс вдруг с наслаждением нырял в школьную науку или становился примерным гражданином и рукоделом. Хотя некоторые продолжали удовлетворять жажду познания окружающего мира за счет собственного здоровья. Изучали законы механики Ньютона прыжками с недостроенного третьего этажа в сугроб с кирпичами, достижения Шварца, Лавуазье и Бертолле взрывами разных смесей между гаражами. Хорошо, что работы Кюри и Курчатова оставались у них за пределами обрывчатого образования.

Потому скорой хватало работы с поломанными конечностями, с полу- и совсем оторванными пальцами и обожженными физиономиями.

Давеча юный интеллектуальный хулиган углубился в историю и сумел намешать в каком-то горшке почти настоящий «греческий огонь». Правда, в порыве естествознания материал до конца не дочитал, а потому попробовал тушить возникшее пламя снегом. Полыхнуло столбом метра в четыре. Хорошо, что рядом проходил какой-то строгий мужик. Тот вытряхнул юного и оглушенного Герострата из тлеющего тулупчика, подергал за ухо, освежил ему сознание целебным матом и вызвал скорую. Кожа на руках у того пошла пузырями, да и лицу немного досталось.

Украсив мальца бинтиками и аэрозолем «Пантеноля», не вникая в его хныканье и невнятные объяснения, погрузил поджигателя в салон. Тот замер в кресле и вдруг обратился ко мне с неожиданной просьбой:

– А можно мы поедем с сиреной и мигалкой?

«Дурилка ты картонная! Не приведи господи тебе с такой иллюминацией по-настоящему поводу кататься!»

– А что, Михалыч, уважим выпускника крематория?

Мыхалыч взглянул на сияющие шальной надеждой глаза на чумазой физиономии, хмыкнул в бороду и шлепнул по двум клавишам на передней панели. Гнать мы, разумеется, не стали, но пацаненок сполна вкусил приоритетную дорогу до травмпункта. Все по-настоящему, в синих сполохах маяков, с солидным рявканьем ревуна на перекрестках…Думаю, что и попаленные руки в эти минуты его так не занимали, как ощущение причастности к службе скоропомошников, пусть даже и в качестве пострадавшего. Столько восторга было в его улыбке и глазах, хоть на хлеб намазывай…

* * *

В городском театре состоялась премьера нового творения местного невыносимого таланта режиссера Закукуева-Донского. Местный «Шекспир» и сопельменники, наблюдая за благостными лицами контролеров-инструкторов из горкома, радостно всхрюкивали и повизгивали, вожделея признания, премий и холодной водки. Постановка идеологически выверенного спектакля удачно умещалась между двумя позывами на дефекацию и потому не доставляла особого дискомфорта критикам. Было видно, как плавными шагами приближалась к дальновидному режиссеру норковая шапка, поездка в Болгарию и приглашение на новогодний банкет в Горкоме.

Драматичная любовь доярки-рекордсменки и заслуженного металлурга достигла апогея. Металлург, не смыв с себя окалину, сажу и копоть рекордной плавки, целомудренно подтолкнул актрису-доярку к широкой театральной постели. По сюжету, героиня должна была возрыдать и отдаться за закрывающимся в тот момент занавесом. К сожалению, общего у актрисы и доярки был только рекордный вес. А потому толчок распаленного сценическим перевоплощением актера оказался сильнее необходимого. Тихо вякнув, пышная дама приземлилась спиной на бутафорскую кровать. Кровать сложилась и мстительно хлопнула изголовьем по шиньону примадонне. Что скажет нормальная русская артистка, внезапно получившая по голове? Правильно! Во всем виноваты сексуально-неразборчивые самки собак. О них и прозвучала, во весь неслабый голос, последняя, под занавес, реплика. Зал в первое мгновение онемел от столь новаторского решения режиссера. А потом разразился аплодисментами. Ибо – не фиг! Соцреализм должен быть реальным! Экономика – экономной, наука – мудреной, трава – зеленой. И никак иначе.

Зал ревел, свистел, топал ногами и требовал артистов «на бис»! Примадонну-доярку за занавесом срочно выковыривали из обломков и обрывков реквизитной кровати. Герой-металлург размазывал грим по лицу, стараясь стать еще неузнаваемее, чем прежде. Режиссер икал и косил глазами к носу. Критики-контролеры зависли в вакууме. С одной стороны – скандал, с другой – лютое признание пролетарской тематики публикой. «Шо делать?..» Сделав умное лицо, похлопали в ладоши. Без фанатизма, но и без ненависти. Режиссер обмяк и расправил глаза по горизонту.

Примадонна, не смотря на сломанный черепом реквизит, нюх на удачу не потеряла. И немедленно заявила претензию на часть заслуженной славы. Подкрепив требование сценическим этюдом «Я щас умру уже. Зовите мне доктора, печальных подруг и нотариуса». Примчавшись на ржавом стаде лошадей, я с интересом просмотрел учебный моноспектакль на тему «Травмы головы и окрестностей» и, обнаружив мозг, с чистой совестью поставил диагноз о его сотрясении. Приятного фиолетового оттенка шишка на лбу, пробила театральный макияж и косвенно подтверждала диагноз. Судя по многозначительным взглядам и драматическим паузам, этот диагноз обойдется режиссеру, как минимум в премию и путевку на санаторно-курортное лечение в Крыму.

* * *

Шикарные веснушки на белокожей мордахе с пушистыми ресницами и золотым облаком кудрей казались сейчас пятнами серых чернил. Волею случая набрызганными на карандашный портрет с бездонными глазами. Размытый контур бледных, мелко дрожащих, губ. Неловкие пальцы нервным танцем касались то глаз, то губ, то волос. Запрещая себе увиденное, подавляя истошный крик.

– …! Не ори на нее, моль лысая!!! Девка первый раз в мясорубке побывала. ДТП на трассе. Ребеночка там напополам…

Как можно выглядеть взлохмаченным вороном в белом, с утра, халате? Нависая над Старшим врачом смены, шипел легендарный в своем пофигизме фельдшер «шоков». Старший был безусловным авторитетом и не занимал бы своего места, если бы не был способен мгновенно разруливать конфликты и катастрофы вверенного ему непростого племени. Поймал жестким взглядом борзанувшего сотрудника, немо жевнув твердыми губами мат, сморгнул и, повернувшись к оцепеневшей девчонке, проскрипел:

– Быстро взяла тряпку, швабру и ведро! Мой пол!