По дороге Брунетти сначала решил допросить этого человека в своем кабинете, но потом подумал, что неприглядная комната для допросов — без окон, с обшарпанными стенами и ярким неестественным освещением — больше подойдет для того, что ему предстоит сделать.

Они прошли по коридору первого этажа квестуры и остановились у третьей двери справа. Брунетти придержал ее перед задержанным, который безропотно вошел в комнату для допросов и оглянулся на Брунетти. Тот указал на один из стульев у стола.

Человек сел. Брунетти закрыл дверь и расположился напротив него.

— Меня зовут Гвидо Брунетти. Я комиссар полиции, — начал он. — В этой комнате есть микрофон, который записывает все, о чем мы будем говорить. — Он назвал дату и время и затем обратился к задержанному: — Я хочу расспросить вас об обстоятельствах трех смертей: молодого человека по имени Франко Росси, Джино Зеччино и женщины, чье имя мы пока не знаем. Двое из них умерли в доме около кампо Анжело Раффаэле, а один скончался после падения из окна этого здания. — Он помолчал, чтобы дать человеку усвоить информацию, а затем продолжил: — Но перед этим я прошу вас назвать свое имя и показать мне удостоверение личности. — Видя, что задержанный не реагирует, Брунетти повысил голос: — Вы назовете свое имя, синьор?

Тот поднял печальные глаза и тихо спросил:

— Это обязательно?

Брунетти терпеливо ответил:

— Боюсь, что да.

Мужчина опустил голову.

— Она так рассердится, — прошептал он, взглянул на Брунетти и сказал: — Джованни Дольфин.

Брунетти попытался найти хоть какое-то семейное сходство между этим неуклюжим гигантом и худощавой сутулящейся женщиной, которую видел в кабинете даль Карло. Не смог, но не осмелился спросить, связаны ли они родством, понимая, что лучше позволить задержанному говорить, коль скоро он, Брунетти, взял на себя роль человека, который заранее знает все, что может сказать его собеседник, и желает только уточнить незначительные детали и восстановить хронологию событий.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Дольфина.

Наконец он обратил на Брунетти страдальческий взгляд:

— Теперь вы знаете, что я граф. Мы — последние, после нас никого нет, потому что Лоредана… ну, в общем, она никогда не была замужем и… — Он поискал помощи на поверхности стола, но нужных слов не нашел. — Дольфин вздохнул и попытался объяснить еще раз: — Я не женат. Мне не интересно… э-э… все это… — И он неопределенно взмахнул рукой, как Вы отмахиваясь от «всего этого». — То есть мы — последние в роду, поэтому так важно, чтобы мы не запятнали честь древней фамилии. — Не отводя взгляда от Брунетти, он спросил: — Вы понимаете?

— Конечно, — кивнул Брунетти, хотя и вообразить не мог, что означает слово «честь» для человека, чье семейство имеет более чем восьмисотлетнюю историю. — Нужно прожить жизнь достойно. — Это все, что пришло комиссару в голову.

Дольфин закивал в ответ:

— И Лоредана тоже так говорит. Она всегда говорила мне это. Она говорит — неважно, что мы не богаты, ведь у нас есть имя.

Он делал ударение на каждом слове — так люди часто повторяют фразы или идеи, смысла которых на самом деле не понимают, — будто убеждают самих себя.

Тут Дольфин опустил голову и стал монотонно пересказывать историю своего знаменитого предка, дожа Джованни Дольфина. Брунетти слушал, странно успокоенный звучанием его голоса. Комиссар словно перенесся во времена своего детства, когда к ним в дом приходили соседские женщины, чтобы вместе читать молитвы, и поймал себя на том, что шепчет слова тех молитв. Он слушал тихий голос, чуть не засыпая, и очнулся только тогда, когда Дольфин сказал:

— …от чумы в тысяча триста шестьдесят первом году.

Дольфин посмотрел на него, и Брунетти кивнул в знак одобрения.

— Это почетно — носить такую фамилию, — сказал он: ему хотелось расположить к себе потомка дожа. — И очень ответственно.

— Вот и Лоредана все время говорит мне то же самое! — В глазах Дольфина читалось уважение, смешанное с восхищением: нашелся еще один человек, который способен понять ответственность, возложенную на них двоих. — Она сказала, что именно в этот раз мы должны сделать все возможное, чтобы отстоять честь и защитить имя. — На последних словах он запнулся, будто припоминая.

— Разумеется, — поддержал его Брунетти, — именно в этот раз.

Дольфин продолжал:

— Она сказала, что тот человек из ее отдела всегда завидовал ей из-за ее положения. — Видя замешательство Брунетти, он объяснил: — В обществе. — Брунетти понимающе кивнул. — Она долго не догадывалась, почему он так ненавидит ее. А потом он что-то натворил с документами. Она пыталась мне это объяснить, но я не понял. Он подделал документы, которые запутали дела в конторе, и взял деньги для чего-то там, а сказал на нас… — Опершись на ладони, он навалился на стол и, повысив голос, с волнением сказал: — Лоредана сказала, Дольфины ничего не делают за деньги! Деньги для Дольфинов ничего не значат.

Брунетти сделал успокаивающий жест. Дольфин вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Мы ничего не делаем за деньги, — с нажимом сказал он. — Весь город об этом знает. Только не за деньги. Она сказала, все поверят документам и разразится скандал. Имя Дольфинов будет опорочено. Лоредана сказала мне… нет, я сам это знал: никто не может безнаказанно клеветать на членов семьи Дольфин.

— Понятно, — согласился Брунетти. — То есть вы собирались привести его в полицию?

Дольфин взмахнул рукой, отметая саму мысль о полиции:

— Нет, была затронута наша честь, и поэтому мы имели право на наш собственный суд.

— Вот как?..

— Я его знал. Иногда я заходил… туда, к Лоредане. Если она утром успевала в магазины, я относил покупки домой. Приходил и помогал ей.

Последнюю фразу он произнес с бессознательной гордостью, как отец семейства, повествующий о своих заслугах. Джованни Дольфин явно не собирался ничего скрывать. Он старался рассказывать подробно, но комиссар видел — Дольфин начал волноваться, речь его сделалась отрывистой, сбивчивой.

— Она знала, куда он идет в тот день, и сказала: ты должен пойти за ним и попробовать с ним поговорить. Я так и сделал, но он притворился, что не понимает, сказал: «Нет, я ничего не делал с документами, это был тот, другой человек». Лоредана меня предупредила, что он обязательно солжет, будто здесь замешан какой-то другой человек из отдела, где она работает. Так что я ему не поверил: ведь на самом-то деле он все это затеял нарочно, потому что ему не удалось заполучить Лоредану. Вот он ее и ревновал.

Дольфин постарался сделать «умное» лицо, и Брунетти окончательно уверился, что он повторяет выученный урок.

— Что было дальше?

— Он назвал лгуном меня и попытался толкнуть, сказал, чтобы я его пропустил. Это было там… в том доме. — Его глаза расширились — то ли от страшного воспоминания, то ли от того, подумал Брунетти, что Дольфин вынужден рассказывать о недостойном поступке. — И он… он говорил мне «ты». Знал, что я граф, и все равно обращался ко мне так! — Дольфин посмотрел на Брунетти, как будто спрашивая, слышал ли тот что-либо подобное.