Что вернее говорит о катастрофе, чем плачущая продавщица из «Тиффани»?

Я зажимаю кольцо средним пальцем и большим и снимаю. Оно оставляет на коже две миллиметровые вмятины.

– У вас найдется коробочка? Я не хочу ехать в нем домой.

– Вы его вернете? – спрашивает она с тревогой в голосе.

Я вздыхаю.

– Не знаю. Может быть. Мне просто неловко его носить, поэтому я его уберу, пока не приму решение.

– У меня есть чувство, что ваша история еще не закончилась, – говорит Деб, сжимая над прилавком мою руку. – Вы оба такие славные.

Я даю ей кольцо. Она укладывает его в черную бархатную коробочку и кладет в голубой пакетик, о котором, предполагается, должна мечтать каждая девушка. Я не знаю, когда моя жизнь сошла с рельсов романтической комедии (или романтическая комедия пошла не туда?), но все теперь кажется неправильным. Три месяца назад моя жизнь была проста. Я не работала матчмейкером. У меня не было тайного романа. Я не бродила по Манхэттену с бриллиантом в десять тысяч долларов от мужика, который трахался с другой. Мне так не хватает полуночных зависаний в пижамах за бутылкой дешевого вина с Кэролайн. Замужние женщины так себя не ведут, да?

Деб выходит из-за прилавка и обнимает меня.

– Я знаю, вы примете правильное решение, – мягко говорит она. – Я только не знаю какое. Только вы знаете.

Если бы.

Я еду на лифте на первый этаж и проскальзываю мимо швейцара, мимо группы туристов в одинаковых футболках и с палками для селфи. Перебегаю улицу. На мгновение мне хочется зайти в квартиру Джонатана, просто проверить, там ли он. Но я еще не готова с ним встретиться.

Я звоню маме, и на этот раз она берет трубку.

– Мам? Мне нужно домой.

Несмотря на час пик и на поезд, который забит возвращающимися домой служащими, потеющими в своих костюмных рубашках, дорога до Нью-Джерси меня успокаивает. Важно иногда выбираться с Манхэттена, чтобы прочистить голову и вспомнить, что существуют такие экзотические явления, как задний двор. А еще Нью-Джерси отдаляет меня от Джонатана на всю ширину грязного Гудзона. При виде маминой серебристой «Киа» на парковке у станции, я едва не начинаю плакать. Иногда девочкам просто нужна мама.

Когда я забираюсь в машину, по радио бормочет Джанет Джексон. Во всех держателях торчат стаканы с кофе. Мама перегибается через консоль и крепко меня обнимает. Я вдыхаю ее духи с ванилью. От нее пахнет домом.

– Выкладывай, – велит она, отпуская меня. – Выкладывай все.

– Для начала, я вообще-то не помолвлена. То есть он попросил. Но я не сказала «да».

Мама выезжает задом с парковки, потом осторожно поворачивает и устремляется вперед. Я рассказываю про непозволительный роман с Адамом, про предложение Джонатана – про то, как я теперь уворачиваюсь от них обоих. Она перебивает меня, задает вопросы, ахает и цокает языком. Я уже сообщала ей про измену Джонатана, но теперь, когда я снова об этом говорю, она вытирает слезы. Она останавливается на красный, когда я вытаскиваю из сумочки голубой пакет от «Тиффани» и показываю кольцо. Мама равнодушно на него смотрит. В сравнении с ним осколок бриллианта, который она носит на пальце, ничто.

– Ну, он богатый, – говорит она, пожав плечами. – Ничего нового мы не узнали.

Хотя Джонатан ей никогда и не нравился, она внимательно слушает, когда я объясняю, почему могла бы сказать «да». Я благодарна за то, что она по крайней мере позволяет мне говорить про Джонатана так, как будто это и впрямь возможно. Ей решение может казаться ясным, но она разрешает мне вслух проговорить собственные соображения.

Мы подъезжаем. Фары освещают маленький белый дом. Я вылезаю из машины и направляюсь к крыльцу в четыре ступеньки, но мама ловит меня в объятия. Я уже много лет назад ее переросла, но у нее в руках мне хочется растаять и снова сделаться маленькой девочкой. Она надолго прижимает меня к себе и гладит по голове. Мы вместе заходим в кухню, она включает свет. Я осторожно заглядываю в гостиную, но непохоже, что дома кто-то есть.

– Стив сегодня играет в покер. Только мы, – поясняет мама, словно почувствовав мое напряжение. Указывает на кухонный стол. – Садись.

Я не хочу скрывать все от Стива. Я просто не в силах объяснять все снова. Мама вынимает из морозилки банку мороженого с карамелью, потом берет две миски и ложки и садится рядом. Она накладывает нам обеим мороженого, отдавая мне все лучшие кусочки карамели. Я тут же начинаю есть, наслаждаясь холодной кремовой сладостью и роскошью еды, за которую не надо платить.

– Я просто еще слишком молода для этого, мам. Я не могу выйти замуж.

– Я в твоем возрасте уже год была в браке.

Терпеть не могу, когда она вот так заходит с козырей. Я строю рожу.

– Не потому, что ты так захотела.

– Я мечтала о лучшей жизни. Мне это было необходимо. А тебе – совсем нет.

– Знаю.

Она смотрит на меня долгим взглядом, ее рука останавливается над миской.

– Точно?

– Ты о чем?

Мама медленно облизывает ложку, словно старается точнее сформулировать мысли.

– У тебя есть свобода быть с кем хочешь, принцесса. Зачем быть с кем-то, кто не дает тебе того внимания, которого ты заслуживаешь? Кто не принимает тебя такой, какая ты есть?

– Я знаю, Джонатан меня любит. Он просто ошибся. И потом, если я откажу Джонатану, нет гарантий, что с Адамом все срастется. А если потом окажется, что он ничем не лучше?

– Не надо об этом беспокоиться. Веселись. Подумай, сколько всего можно сделать, если ты свободна! Сколько всего, о чем я сейчас жалею…

Вот что такое быть дочерью невесты по каталогу: все мамины желания тяжело ложатся на мои плечи. Она хочет, чтобы я сосредоточилась на прибыльной карьере, чтобы смогла купить хороший дом и поездить по миру. Замужество не должно быть главной целью. Когда она читала мне сказки, то всегда придумывала другой финал. Золушка не выходила за принца; Белоснежка просыпалась от того, что ее обнял друг.

Теоретически я с ней согласна – мужчина мне не нужен. Но что делать, если я его хочу. Или их.

– Побудь свободной. Повеселись.

– Мам, никто не думает, что одной быть весело. У меня вся работа на этом строится.

Она качает головой:

– Ты не знаешь, что упускаешь.

– Ты понимаешь, сколько клиентов кожу бы с меня живьем содрали, только бы оказаться помолвленными? Они так одиноки, что на все готовы.

– А тебе не было одиноко, когда была с Джонатаном?

В этом есть здравое зерно. Я отодвигаю мороженое, утыкаюсь лбом в стол и закрываю глаза. Когда я думаю о будущем с Джонатаном, я никак не могу увидеть его. Я вижу только себя, одну в его квартире. Себя, заказывающую доставку еды на одного. Себя, в одиночестве носящую на руках вопящего ребенка с голубыми глазами. Раньше было не так – когда мы только влюбились друг в друга и сворачивались калачиком в наших студенческих квартирках в Париже той необычно холодной весной. Но уже давно я не чувствую ничего, кроме одиночества.