Тянем, тянем…

Он должен был указать им на самые ценные картины. Или… на те, которые были нужны. На заказные! Что если так?

Тогда, конечно, тогда без специалиста никак. Среди тысяч картин искать нужную — это надо каким следопытом быть? А работники точно знают, что и где висит. Они взяли заместителя директора, пошли, понесли, пронесли.

Куда? Как потом этот «мальчик» оказался целым и невредимым? Тут воспоминаний никаких. Тут пустота. Словно тряпкой стерли. Больше этого «мальчика» он не видел.

Но вывод очевиден: если они выбирали не просто дорогие картины, а нужные картины, тогда… Тогда выходит, что был заказ. И заместителя директора они дернули не случайно. А если сделать еще шаг? Если предположить, что…

Тогда надо выходить на заместителя директора, который точно знает, что заказывали, потому что сам ходил, выбирал и показывал. И по ассортименту можно попытаться вычислить заказчика. Или как минимум оперативно узнать, какие картины ушли в торбах по воде. Надо идти к специалисту. Другого пути нет. Ну, или он его не знает…

* * *

— Здравствуйте.

— Добрый вечер. Вы ко мне?

— Да, к вам. Я корреспондент одной уважаемой западной газеты. Вот моя визитная карточка.

Очень скромная визитка, но с хорошо узнаваемыми лейблом и реквизитами.

— Что вы хотели?

— Взять интервью относительно случившегося.

Заместитель директора чуть поморщился. Он не терпел бульварщину.

— Боюсь, я вряд ли смогу быть вам полезен. Все эти события…

— Но меня не интересуют подробности вашего, так сказать, пребывания в Эрмитаже. Я бы хотел взглянуть на эту тему шире, с точки зрения общечеловеческой ведь пострадали не только люди, но и произведения искусства. В чем-то это беспрецедентный случай.

— Да, к сожалению, это так. Мы и весь мир понесли невосполнимые потери. Погибли шедевры признанных мастеров, которые пережили нашу революцию и войну с бомбежками. А теперь погибли. Сгорели…

— Да, это серьезная утрата.

Оба покачали головами.

— Проходите, пожалуйста, в кабинет. Там будет удобнее.

Очень представительный, уверенный в себе дядечка. Халат, собачка на руках, благородные седины. Там, в зале, он был другим…

— Присаживайтесь… Чай, кофе?

— Нет, благодарю.

Чешет собачку по загривку, отчего та чуть ли не мурлычет. А ведь собака, а не кошка.

— О чем вы хотели меня спросить?

— О картинах. Я хотел бы понять, почему погибли именно эти полотна?

Быстрый, недоуменный взгляд.

— В смысле?

— Почему террористы выбрали именно эти картины? Заложники и ваши работники сказали мне, что бандиты водили вас по залам, чтобы вы указывали им, какие картины брать.

Улыбнулся печально:

— Не совсем так. Они требовали показать самые дорогие картины. Какие-то пришлось. Ну, потому что я не мог… поймите меня правильно. Они угрожали расправой и могли перепроверить у работников. Хотя всё же удалось подсунуть им что-то из вторички — так мы называем менее ценные или сомнительные картины.

— Можно полюбопытствовать, какие картины утрачены безвозвратно?

— Да, конечно. У меня есть каталог. Можем посмотреть. Вот эта… И эта… Эта… И эта, к сожалению, тоже. И эта, что совсем печально…

Что за чертовщина? Но эта картина тоже мелькнула там, в микроавтобусе, когда он выпотрошил несколько носилок. Вот эту он точно видел! А она числится среди утраченных. Он ничего не путает?

— Вы уверены, что эти картины сгорели?

— Увы, да. Их принесли в зал, где случился пожар.

Значит, сгорели… Но… оказались в носилках! Как такое может быть?

— Простите, но вот эта картина. Я знаю, я доподлинно знаю, что она уцелела.

— Эта? Может быть. Сейчас идет полная инвентаризация, и трудно сказать…

— Но ее же заложники видели в окне. Ничего не понимаю. Может, вы сможете объяснить, как картина, одна и та же, сгорела и… была спасена?

Задумался… Смотрит… А не блефануть ли с ним? Как в покере. Доказательств нет, есть только сомнения. А он… мутный какой-то.

— Давайте еще раз посмотрим. Вот эта картина. Она числится среди погибших. И среди спасенных.

— Откуда вы это знаете?

— Из надежных источников. Сейчас идет следствие. Кто-то подкинул часть картин в музей-усадьбу…

— Когда? Не может быть. Я ничего не слышал об этом.

— Конечно. Работники музея дали подписку о неразглашении в интересах следствия. Но я смог увидеть часть картин. Например, вот эту. Но про нее же мне рассказали заложники, которые видели, как ее впихивали в окно. Как такое может быть?

— Как? — растерянно повторил зам.

Может, дать ему подсказочку, чтобы он уцепился за нее? И потянуть…

— А что если предположить, что… сгорели копии? Потому что работники Эрмитажа пытались спасти подлинники. Может такое быть? Потому что других объяснений просто нет. Что вы на это скажете?

Сидит, соображает.

— Да, вы правы. Частью сгорели копии. Мы не всегда экспонируем в залах подлинники, потому что… сами понимаете. Не хочется рисковать шедеврами. Всегда находятся какие-нибудь психопаты, которые плещут в полотна кислотой или пытаются что-то в них подправить.

— То есть… вы подсунули террористам копии.

— Не все. Но сколько-то подсунул. Вы знаете, после всех этих ужасных событий, которые мне пришлось пережить… Извините. — Достал таблетки. Отсчитал их дрожащей рукой, сунул в рот. Но как-то уж слишком картинно.

— Можно самый последний вопрос?

— Ну, хорошо. Если последний.

— Вы ведь ходили с Османом, с главарем террористов. Почему он выбрал вас? Ведь там были другие работники Эрмитажа — в том числе реставраторы и искусствоведы, которые тоже в курсе… Но он пошел с вами. Именно с вами.

— Не знаю. Не могу сказать.

А если еще туману подпустить.

— И еще с вами был Магомед. Тот, который впоследствии застрелил Османа. Он спасся. И теперь под следствием. Так вот он показал, что вы общались с Османом довольно по-приятельски.

— А как я должен был с ним общаться? За глотку его брать, душить? Вряд ли бы у меня это получилось. Чего вы добиваетесь?

— Я не добиваюсь, я рассуждаю. А если предположить, если сделать такой допуск, что сгорели одни только копии. Только — они. А подлинники… Подлинники были частью спасены, а частью, как вы говорите, — утрачены… Но тут могут быть варианты. Скажем так — злоупотреблений. Ведь если свидетели, все, подтвердят, что картины сгорели, дотла, до пепла, тогда они— исчезнут. Второй раз. И окончательно. Потому что никакая экспертиза… Так как нечего предъявлять экспертам. И, как говорится, концы в воду. С некоторым нажимом на последнее слово.