Взвизгнула собачка, хозяин, не сдержавшись, вцепился в шерстку на загривке.

— Что с вами?

— Не знаю. Плохо стало. Не могли бы вы уйти?

А вот нет, вот теперь журналист не уйдет. К собеседнику появилась масса вопросов.

— Скажите, вы знали?

— Что я должен был знать? Что?

— Про захват Эрмитажа? Ну раз вы подменяли подлинники копиями. Ну или копии подлинниками.

Опять вздрогнул.

— Вы ходили с Османом по залам и показывали ему… копии. Не так ли?

— Да. Я хотел спасти шедевры…

— Тогда где они? Ведь они сгорели! Неувязочка.

— Кто вы?

— Ценитель живописи и прочих изящных искусств. Куда вы дели картины? Настоящие. А не ту мазню, что террористы толкали в окна?

— Уходите. Немедленно.

— Если я сейчас уйду, то я вернусь уже не один. И скоро.

— Пошли отсюда вон!

— Тогда давайте поговорим по-другому.

— Это как, по-другому?

— Как мужчина с мужчиной. Как террористы с заложниками, которые погибли. Сгорели заживо вместе с картинами. Вместе с… копиями. Только заложники не были копиями. Они были настоящими — из плоти и крови, и у них остались близкие — жены и дети.

— Что вы мне читаете мораль! Это был несчастный случай. Случай, понимаете вы?

— Хорошо, не буду мораль читать. Перейду к наглядным примерам. Они пояснят состояние жертв там, в зале. Можно вашу собачку?

— Зачем?

— Дайте, дайте ее сюда.

Перехватить собачку, которая стала отчаянно сопротивляться и рычать, положить ее на стол, припечатать ногой к столешнице. Специально ногой, чтобы страшнее выглядело. Вытащить большой нож, от вида которого мороз по коже. И спокойно и расчетливо, рубануть по лапке собаки, отсекая пару сантиметров.

Собачка взвизгнула, вырвалась побежала, оставляя на коврах кровавый след.

— Что вы сделали? Вы!..

— А что сделали вы с неповинными людьми! Собачка не умрет, залижет рану, которая не такая уж большая. А что мы будем делать с человеческими головешками? И с теми, кого расстреляли террористы? И кто умрет в больницах от ожогов и ран? Дайте-ка сюда вашу руку.

— Что?

— Руку! Чтобы не трогать вашу собачку, которая, находится под покровительством общества защиты животных. И ни в чем не виновата, потому что тварь божья. Руку!

Схватить, с силой потянуть, припечатать к столешнице. Поставить сверху ногу. Все как с собачкой, чтобы проекция, чтобы представить. Потому что если бы не было собачки, то не было бы так страшно! Так безумно страшно. Люди не представляют того, что не видели. Этот увидел. И представил. И испугался.

— Остановитесь, так нельзя! Есть следствие. Я готов. А это… Это варварство.

— А жечь картины и людей — это мелкая шалость?

Занести нож. Картинно, чтобы лезвие блеснуло в свете лампы. Дать насладиться предстоящей болью. Представить ее в деталях. Люди с интеллектом и воображением умеют это. Они умеют умирать многократно, представляя все в деталях. Простые люди умирают просто. Просто — умирают.

Ну что, представил, вообразил? Сейчас будет больно. Очень больно. Невозможно больно. Перекосить рожу. Это тоже помогает. В конце концов, можно и ударить — отрубить один палец. Ему этого будет довольно. А палец потом можно пришить. Ну! Дернулся, попробовал вытянуть руку. Наступить сильнее, до хруста.

— А-а! Стойте! Остановитесь! Я скажу.

Скажет, скажет… Не сможет не сказать. Он же не Родину от ворога защищает, не Москву, которая за ним. Он бабки защищает, которые ему, если он помрет, не понадобятся. Нет у него стимула молчать, как у партизана под пытками. Сдаст он всё, что знает.

— Да, в залах были копии. Только копии.

Но тогда получается, что всё было запланировано заранее? И картины тащили в окна, чтобы сжечь! С единственной целью! Причем тащили не абы что, а заранее намеченные полотна, с которых были сделаны копии. Следовательно, пожар был неизбежен. Не было других вариантов! Именно поэтому Магомед взорвал бутыли, причем тогда, когда террористы стали выпускать заложников! Потому что, если бы они просто ушли и пожара не случилось, то всё быстро бы всплыло наружу. Эксперты рассмотрели картины, убедились, что это плохо сделанные копии, и спросили: где подлинники? Подлинники-то где?! И начали бы мотать! А у пепла не спросишь. С пепла взятки гладки!

Вот зачем был нужен пожар! И бутыли с бензином и «коктейлем Молотова», заранее подготовленные. Хотя все думали, что для заложников! Не для заложников — для картин! А картины, под пожар, снесли в один зал, как бы окна ими прикрывать.

И все у них срослось — заложники, картины, бомбы, бензин. И никому никогда в голову бы не пришло… И не придет! Кто после крови, трупов сообразит, что заложники — лишь операция прикрытия? Лишь отвлекающей маневр совсем в другой операции. В главной операции!

И Эрмитаж загорелся.

Должен был загореться! Не мог не загореться! Даже если бы все заложники вдруг испарились. Даже если бы их не стало — пожар должен был состояться! Не было у них иного выхода. И это еще очень благополучный исход! Молодец Магомед, он менее жестокосердечен, чем эти интеллигентные дяди. Он не стал жечь картины вместе с людьми, а дал людям возможность уйти, и лишь потом начал стрелять в Османа и бутылки. Но зачем он стрелял в Османа? Убрал свидетеля, который догадывался об истинных целях? Вернее знал, потому что был в деле. Был, да весь вышел!

А все эти носилки, трупы, санитары — это уже импровизация. В ответ на перекрытый канал воровства. Но очень сильная импровизация!

И еще поэтому им нужен был пожар. Больше, чем изначально. Вынести остаток картин без «фейерверка», без всех этих штурмов, захватов и суеты было бы невозможно. А когда стреляют, когда пожар, паника, раненые, трупы, сирены… Тогда запросто.

Что они и сделали! Вынули картины из рам, запихнули в носилки с двойным дном, бросили на них мертвецов и пронесли через все кордоны.

И кто бы мог подумать, кто мог догадаться? В этом содоме и гоморре? А он, грешным делом, думал, что на носилках фугасы. Наивный… И выходит, что те лишние жертвы, в том числе, на его совести, потому что это он «заткнул» Зимнюю канавку. И им пришлось… Что очень печально. И теперь — до конца жизни не забыть! Но откуда ему было знать… Как и всем!

— Где те первые картины?

— Что? Я не знаю. Я не отвечаю за транспортировку. Думаю, они уже пересекли границу. Уверен, что пересекли.

— Заказчика вы, конечно, не назовете?

— Нет. На меня вышли люди, через Интернет. Сделали предложение. Я вначале отказался, но они посулили деньги и пообещали…

Что еще можно пообещать, чтобы учинить такое безобразие?