Он задумался о 1917-м, 1918-м и последовавших за ними годах. Как кадры из кинофильма проносились перед ним и переезд из Ростова в Кисловодск, и поиски Шуры, и случайное воссоединение с ней в Новороссийске.

И в тот момент, когда он подумал о постоялом дворе, все неправдоподобие этого вечера навалилось на него с новой силой.

Вслед за мыслями о щах и бутылке вина он распрощался с образами Джелиля и Татьяны и перенесся в свою комнату. Он вспомнил, как лежал после операции и, дожидаясь, пока лекарства подействуют на больную ногу, курил, глядя в окно. Сеит мгновенно почувствовал вкус сигарет и понял, как сильно скучал по нему. Закурив сигарету и глубоко затянувшись, он вернулся к воспоминаниям.

Хлопья снега, падавшие с неба, были размером с копеечную монету. Старые обветшалые ставни, крючки которых уже давно заржавели и отвалились, под напором ветра издавали леденящий душу скрип. Должно быть, поезд генерала Богаевского стоял прямо за заснеженным холмом, который виднелся из передней части постоялого двора. Если бы снегопад не был настолько сильным, возможно, состав даже можно было разглядеть сквозь крону деревьев. Сеит настолько явно ощутил тоску по утраченной любимой, что на мгновение позабыл о плохом конце, который тогда ожидал и его семью, и всю Россию. Лекарство начинало действовать. С трудом раздевшись, Сеит лег на кровать и погрузился в беспокойную дрему, похожую на нечто среднее между пустыми грезами, которые настигали его в тяжелые вечера, и глубоким сном. Он вновь почувствовал холодное дыхание того утра, когда, стоя у порога дома Моисеевых, перед отъездом на войну прощался с отцом. Как наяву привиделось ему обжигающее дыхание фронта, привиделись погибшие друзья, привиделись те, кого он потерял навеки и по кому до сих пор скучал. Боль в ноге не утихала и не давала ему заснуть, напоминая о себе с новой силой. Словно в сон хотело погрузиться тело, но не воспоминания. Он начал слышать и осязать нечто, отличное от видения комнаты. Стук открывающейся двери, застывший в отдалении, свистки, снова стук и внезапно заполнивший ноздри цветочный аромат… Аромат, который он хорошо знал.

– Что делает этот аромат посреди Карпатских гор? – не просыпаясь, спросил он себя.

Он почувствовал, как теплые пальцы нежно скользят по его лицу, как губ касается обжигающий ветер… И это словно пробуждало Сеита от кошмара, в котором он пребывал, – настолько реальными казались руки, перебиравшие его волосы, настолько близким был цветочный аромат, который он чувствовал обонянием… Он открыл глаза, боясь, что, проснувшись, навеки утратит это видение. Бледный свет лампы, зажженной у изголовья, освещал лицо сидевшей на краю кровати молодой женщины. Усталость, тревога, желание проявить заботу – все отражалось на ее красивом лице. А сильнее всего в ее заплаканных глазах отражалась любовь. Эта женщина, конечно же, была Шурой.

Сеит, вспомнив, как они пылко и безмолвно бросались друг другу в объятия и на долгое время замирали так, боясь пошевелиться, почувствовал, как на душе потеплело. Горячие слезы, что в тот вечер пролились на его обнаженные плечи, словно помогли ему забыть о горестях прошлого. Когда он прижимал к груди свою возлюбленную, тоску по которой не сумел преодолеть и по сей день, темнота, окружавшая его, рассеивалась, и он будто бы вновь видел заплаканное лицо своей любимой, ее спутанные волосы, ее взгляд, жаждавший его поцелуев. То, как Шура, снимая свое платье, походила на медленно плавящуюся от пламени свечу, и то, как они вновь после долгой разлуки познавали тела друг друга, словно заставляло его позабыть о жажде и голоде, и страстные минуты их единения воспоминаниями проносились перед его глазами.

Внезапно он осознал, что пытается одурманить себя обманом. В действительности он испытывал печаль, которую обыкновенно испытывал с окончанием лета или же с того момента, когда после затяжной зимы начинал подтаивать снег. Он искал прошлое. Пытался одурманить себя воспоминаниями, похожими на те, что ему довелось пережить. Но разве оставленные позади летние вечера в Леваде, Алуште и Ялте не делали его безмерно счастливым? Разве счастье не скрывалось в том, что среди метелей и холодных снегов видел он и Петербург, и Москву, и Ялту? Однако правда была иной – он находился в Стамбуле. В Стамбуле, лежавшем за тысячи километров от мест, по которым он так скучал. Можно было повернуть вспять километры, но не время. Настоящее держало его в плену. И только память и сила мысли позволяли ему ненадолго вырваться из этого плена и украдкой взглянуть на прошлое. Прошлое теперь стало миражом. Только миражом…

Он посмотрел на железную дорогу, которая быстро проносилась перед ним. Стук колес раз за разом возвращал его в прошлое. И горящие фонари последней станции, той, куда он держал путь, уже ждали его, ознаменовывая собой начало нового дня. Если бы он мог сойти с поезда в момент, когда видения былого настигли его, сохранил бы он их? Он вновь устремил взгляд на удалявшуюся дорожку рельсов. Словно прошлое, которое минутами ранее было в его руках, теперь зависло где-то там, в темноте. Сигарета, которую Сеит держал в руках, уже почти догорела. Он понял это, когда горячий пепел упал на его пальцы. Несмотря на то, что его душа болела, тело ощущало тепло. Но в то же время он чувствовал и прохладу. Неужто настолько похолодало? Или это то тяжелое чувство, от которого он не мог избавиться на протяжении последних двенадцати лет?

Он так и не сумел в этом разобраться. Когда сигарета выскользнула из его пальцев, он почувствовал, как железнодорожная колея, за которую зацепился его взгляд, будто бы ускользает из-под ног. Голова закружилась. И это чувство походило на то, что испытывал человек, из рук которого ускользала целая жизнь. Все, что принадлежало ему, теперь покоилось за серой завесой и было ограждено временем. Он протянул руку, желая ухватиться за видения, отчетливо проступавшие за завесой. Потянулся еще. Но длины рук будто бы не хватало. Однако одно он знал с того самого момента, как сел в поезд: все, что жило в нем, все до единого, путешествовало в этой тьме вместе с ним. Следовало лишь еще немного протянуть руку. Да, все пережитое было правдой, было уже испытано однажды, и все это можно было испытать вновь. Сумей он ухватить прошлое – все стало бы реальным. «Почему же нет?» – подумал он. Во тьме таился целый мир, звавший его к себе. Разве то, что привиделось ему, не было призраком прошлого? Но где в таком случае пролегала грань между реальностью и выдумкой? Кто знал о том, что в действительности произошло? Странно, но ему не хотелось говорить об этом с кем-либо. Не хотелось рассказывать о прошлом так, как рассказывают детям сказки. Не хотелось рассказывать о своем горе, своих печалях и переживаниях тому, кто никогда не сможет его понять. Его могли понять только те, что пережили то же, что и он.

И едва он ухватился за перила, то, казалось бы, вот-вот мог схватить желанное. Он вновь протянул руку. Прошлое и его, Сеита, истинная суть с распростертыми объятиями ждали его на этих рельсах. Он потянулся еще. По рельсам текло былое, наполненное цветом, неповторимое, его требовалось поймать! Он потянулся еще. Еще… и еще… и… почувствовал, как тело его сперва потяжелело, а затем ощутило холод рельсов и жесткие камни. Это длилось недолго. Чувства и зрение покинули его. Сеит, пытаясь поймать прятавшееся во тьме прошлое, не заметил, как соскользнул в объятия поджидавшей его смерти.